вызнал больше звука, чтоб время там хранить на бытие – того кто
был любимее тебе».
«Повседневности ночь – не плохая актриса, но укроет тот фарс
многомерного риска – злой порок между гладью блестящей воды,
будто сам ты стоишь над прохладой Невы».
«Образ зла боевой, как оставленный путь Королей, что не вышли
сегодня на бой, Королей, что укрылись над пищей Богов и несносно
хотят продолжать – эту ночь».
«На своей макушке спит и воет память идеалов – будто ворон, но к
тоске присутствия не скроет форму фамильярности от пуль».
«Древний досуг граничит с оставленной тенью, по которой
прижилось то качество чувства, словно час и года между истиной
верить, что внутри ты такой же – как все».
«Инертный вдох над палубой минуты и ты – моряк у недр плохой
судьбы, у той, в которой будто бы ты стал – доселе человеческой
игрушкой, между скал».
«Ты не понял, а просто нашёл свой уют и практичную ночь,
закрывая ей тощий обелиск между каждым искусством вести – свой
отзывчивый день, потому и тупой».
«Зыбкие пески на лоне благородства – как порхают тени в ночь с
минуты, съеденной от пригоршни вина, где блестят глаза в
преградах слов».
«Мышцы свои напрягая и хныча робкому обществу – между
судьбой, ты напрягаешь и собственный смысл, чтобы бежать за собой».
«Немецкий штиль над жадной волей смысла – сегодня утоляет
праздник разный, но будет ли отныне он прекрасный, что юмор
повседневности – на мысли?»
«Время отложенной гордости Рима, что же упало под ревностью
мимо – в сон над твоей головой непокорной, чтобы бежать там в
наивности дел?»
«Писатель между сонных аллегорий, что взял ты этим полем на
свободу, чтоб жизни дать иллюзии к судьбе – одной надежды думать
о себе?»
«Разница в форме глазниц так тонка, что будто череп струится рука
в толще судьбы из забытого чувства, мне прививая для жизни -
искусство».
«Не уснуть мне сегодня, не жалко свободу, по которой бежать так
противно внутри, а конечный маршрут мне проложен о сон -
самоназванной бездны и дум позади».
«Чтобы чёрный рассвет понимал меня ночью – я налью себе в час по
стакану вина и войду в постоянное время, что прочему льёт свой
жизни укор, приставляя к виску приговор».
«Мелом тешит мой возраст плохую примету и садится комар
укусить там назло – равновесие подлинной чести из этого утомления
в жизни, где повезло».
«Чёрствый дух мне манит чашку чая, заперев там бдительности глаз,
чтобы ночью сам мне отвечал он и направил точностью – приказ».
«Жёлтолиственной в небе прохладой руин мне над осенью видно
плохую погоду, где гадаешь ты часто и может один – сам не веришь
по призраку мира в любовь».
«Прямое слово в судорожной рамке несу сегодня для обломков рая,
где близится ещё руки кривая, чтоб тонко обнажить – скупой восход».
«Серой массой людей мне немножко смешно, что корит
благородный, отзывчивый дух – мне своё современное там полотно и
капризами душу пьянит, где болит».
«Для питерской интеллигенции – тюрьма, что овод в просторечии из
цирка, когда ему кладёшь кусочек льда и нежно сном попросишь -
отравить».
«Медной нитью не спала твоя высота, но на скалах опять ты
взбираешься вверх, чтобы думать на обществе, что умерла бы одна
постоянная взглядов – смотреть».
«Кричи и сном распни скупую льдину, что гложет современности
струя о день седой, где видит там меня и лжёт себе о форме – негатива».
«Мне омлет бы на завтрак и плотную мину без посредственной
ёмкости взглядов и глаз, чтобы утро казалось мне видимым миру и
