Сигги ушел, Тахти включил воду и долго возился в попытках настроить температуру. Дверь была закрыта, шум воды перекрывал голоса в гостиной, и впервые за много дней никто не стоял с ним рядом, не следил. Все остались где-то там, и он был совершенно один. Совершенно один, думал он и пробовал на вкус ощущение от этих слов. Оказалось, горькое, гнилостное ощущение, от которого сводило живот. Он опустился на колени, на каменные плиты, и в спину била горячая вода, а руки все еще были ледяные. Живот сводило, горло перехватывало, судорогой сжимало грудную клетку. Он почти задыхался, уткнулся лицом в разбитые колени, лежал на полу чужой душевой – и тело било судорогой, но слез все еще не было.
***
Юноша собирал вещи. Одежды было всего ничего. Пара-тройка свитеров, две пары джинсов. Коробка браслетов, которые сделали ребята из семьи. Белье, кусок мыла, два полотенца. Сланцы, пара кроссовок, зубная щетка, два полупустых тюбика зубной пасты. Вот и все богатство.
Все вещи уместились в небольшую дорожную сумку.
Парень собирался в приподнятом настроении. На нем был его самый любимый свитер – ярко-желтый, с красно-оранжевым узором из ромбов и звезд. Но цвет не имел значения. Его связал ему брат, которого уже не было в живых. Тепло его рук до сих пор согревало его сердце. В этом свитере всегда было теплее.
На прошлой неделе ему исполнилось девятнадцать. Он мог еще пожить здесь, остаться до января. А потом – все. Свободен. Или не свободен. Все зависит от точки зрения.
Но его брат уже уехал отсюда. И другой брат тоже. Семья потихоньку распадалась. Ему было незачем здесь оставаться. Здесь его больше ничто не держало. Здесь его теперь никто не ждал.
Он ехал туда, где его ждали.
***
Как бы долго Тахти ни пытался согреться в душевой, замерз он потом за какие-то полчаса. Сигги принес шерстяное клетчатое одеяло и синий флисовый плед. Перспектива спать в трусах и футболке не вдохновляла. Тахти лег, не раздеваясь, в теплых штанах и свитере. Укрылся одеялом и пледом, но никак не мог отогреться. Его трясло. Ноги были ледяными. Голова гудела. Ныло колено. Когда он закрывал глаза, ему казалось, что они все еще трясутся в грузовике по ухабам бесконечной дороги. Когда он открывал глаза, комната наползала на него гудящим ледяным полумраком. Он сжался в комок и потом попытался расслабиться, но это не дало тепла. Попытка растереть ноги тоже не помогла согреться. За окном гудел ветер, рама позвякивала, и от этого воздух как будто становился еще холоднее. Сквозь завывание ветра монотонно шумело море.
На острове было слишком тихо. Здесь не было шума деревьев, песен леса. Не было пышной зелени, солнца, цвета. За окном во все стороны стелилась только бесконечная, однообразная, неизменная серая полоска равнодушного моря, с редкими пятнами катеров и лодок.
Тахти подтянул к животу колени, лежал и пытался вспомнить, как это было, когда за окном шумел лес. Тогда эти звуки казались такими знакомыми, такими естественными. Он пытался воссоздать их в памяти, но ничего не получилось. Как он мог их забыть?
Еще у Соуров он снова начал ходить в школу, старался со всеми подружиться. Он надеялся, что таким образом его примут те, кто здесь живет. Этого было мало, конечно.
Они все были белокожие, такие светлые, что казались сделанными из молока. Светлые волосы, волнами, кудрями; прозрачная, почти не здоровая бледность кожи; светлые, голубые глаза, как морская вода на белой песчаной отмели. Они почти все казались суше и выше Тахти, они были укутаны в свитера, меха и стеганые жилетки, как в коконы.
