Вслух Патрисия расспрашивала его про еду, как он привык спать, и насколько жарче сейчас у него на планете. Невольно, по профессиональной привычке, отметила оттенки его произношения: куда более длинные паузы между словами, чем делала она, и ранее неизвестные ей паузы внутри длинных слов, а еще грассирующую «р», менее явную, чем у французов, и дополнительный интонационный подъем в середине фразы. Вслух он говорил сухо и равнодушно, зато его мысленный голос звучал искренне и взволнованно.
– Я не знаю, какая погода у меня на планете. Меня увезли оттуда еще в сезон низкой воды. («Я расскажу тебе все, что ты спросишь. И я буду просить тебя о помощи»).
– А обычно какой у вас климат? («Почему ты мне доверяешь? Ты видишь меня впервые»).
– Я не хочу говорить. Я устал. («В твоем цвете – индиго, – Стар произнес, то есть подумал, это с оттенком почтительного страха. – Я впервые вижу индиго среди землян»).
Индиго? Это слово из илинита? Или он произнес знакомое ей русское слово – название цвета? Если так, то оно даже не русское, вернее, не только, потому что звучит одинаково на большинстве языков Земли.
– Тогда ты поспишь немного? Я постелю тебе на диване в гостиной. Ты любишь высокую подушку? («Индиго – это цвет? Я не понимаю, что значит видеть чьи-то цвета?»).
– Да, я хочу спать. Мне не нужна подушка. («Конечно, цвет. Вы не видите цвета друг друга?!»).
– («Нет… не знаю…»). Тогда пойдем в комнату. Я постелю.
– («Цвет – это самое важное, что можно узнать о разумном. Значит, у вас совсем нет взгляда? Как же вы понимаете главное друг о друге?»).
Может, он имеет в виду ауру, подумала Пат. Она в эту чепуху никогда не верила. А может, это совсем о другом. Подумать только, «главное друг о друге»! Стань это возможным, люди не преподносили бы неприятных сюрпризов.
Они вышли из кухни и переместились в комнату, продолжая разговаривать.
– («А какого цвета, к примеру, тот человек, который был со мной, невысокий, полноватый, с русыми волосами?»)
– («Мне кажется, от рождения он был сиреневым, это цвет ученого, но от него почти ничего не осталось, только фон. Теперь у него много оттенков коричневого, и все эти цвета уже грязные. И еще он постоянно переливается и мерцает ядовито-желтым, это значит, он лжет или что-то скрывает. А за коричневым, я видел, скрывается красный, и он тоже грязный. Это очень плохо. Тому, у кого портятся цвета, нельзя доверять»).
– («А второй?»)
– («Очень плохой. Мама говорила, черные – самые последние»).
– («Хуже красных?»)
– («Красные агрессивные и любят власть. Черные – это кто потерял свой цвет совсем. У них не осталось ничего. Он пустой, почти весь уже черный, осталось только немного серого и темно-коричневого. Поверь, у меня точный взгляд. Мне достался такой от отца»).
– («А какие самые хорошие?»).
От любопытства Пат даже забыла продолжать разговор вслух.
Сейчас она устраивала ему постель на диване в гостиной – отрегулировала высоту и ширину, подголовник, положила плед и пару подушек. Почти такой же диван стоял у нее в спальне. Наверное, иляне спят как-то иначе, да и на Земле такими уже не пользуются, Пат просто не успела нормально обустроиться здесь. Квартиру она получила в наследство от бабушки, а та, как и многие старики, не хотела что-то менять.
Когда Патрисия въехала, дизайнер предлагал различные идеи: от эконом-варианта, то есть спальной капсулы с расслабляющей атмосферой-иллюзией, до модной, но дорогущей исторической спальни – даешь голосовую команду, и получаешь сегодня лежбище в античном стиле, а завтра средневековый альков или восточную кровать. Один из знакомых купил себе спальню-море – лежишь и качаешься себе на синтезированных волнах. Патрисии это понравилось, но она боялась, что быстро надоест, и колебалась между лесным вариантом и стилем «облак
