Цветок печали и любви - страница 6



Об этих чужих детях…

На слове «чужих» я втягиваю голову. И словно бритвой Оккама по сердцевине, когда Алеша говорит, что своих детей у нас нет. Как же нет, когда есть?! Но здесь важна не правда, а псевдоисцеляющий садизм. Ведь лечили же когда-то электрошоком – вот и Ангус пытается исцелить меня удалением материнского инстинкта, словно он воспалившийся аппендикс. Но ведь он искренне хочет как лучше.

Предназначение

Юлику я могу рассказать все. Потому что он любит нас с Алешей поровну. Это редчайший случай, и я никому не говорю об этом, потому что никто не поверит. Ведь наши друзья – они всегда из чьего-то лагеря. Как писали в старину в метрических книгах, поручители по женихе и поручители по невесте. Самое обидное, это когда друг из твоего лагеря – условно говоря, невесты – переходит в лагерь жениха. Или наоборот. Возмутительное предательство! Но есть особы – равно мужского и женского пола, – которые усиленно доказывают миру, что вражеский лагерь у их ног. Это их жалкая сторона медали. Это грустная ущербность. Это заблуждение. У детей-сирот бывает такое, называется размытая привязанность: ребенок как будто любит всех. Сегодня одну тетю назвал мамой, завтра другую… Так он добирает недостаток любви одной мамы многими. А мы, глупые большие дети, добираем недостаток любви – возможно, кажущийся! – теми, кто на самом деле смеется за нашей спиной и строит нам рожи. Никогда не видела эти рожи, но почему-то хорошо их представляю.

Но Юлик по природе своей глубокой вне этой возни. Он большой, приятно упитанный, мощный, дружелюбный человек. Его доброе сердце облечено в плотную непоколебимую субстанцию, на которую нельзя воздействовать физической или моральной силой. Ею нельзя манипулировать. Но сердце… сердце Юлика при этом остается чутким и созидательно беззащитным.

Мы встретились после того, как окончательно одичали, каждый в своей норе. Точнее будет сказать, в стойле. Идем теперь по фешенебельной улице столицы, превращенной ныне в злую мачеху. Даже воздух здесь – дух Вавилона, некогда фонтанировавшего счастливым случаем, – теперь неприветливый с нами, как швейцар с босяками. Мы с Юликом сворачиваем во внезапно открывшийся моим глазам – словно он не двести лет назад возник, а лишь в это мгновение! – проулок и ныряем в укромный бар «У Даниила».

– Его не сегодня завтра закроют, давай поддержим отечественного производителя! – предлагает Юлик.

– Давай! Только пускай наш производитель производит рябину, а не коньяк! Пусть будет здоровое и правильное производственное разделение.

– Ты мыслишь слишком узко, – мягко парирует Юлик, – ведь известно, что русский человек производит не столько материю, сколько дух. И нет национальной кухни без этого духа!

– Да уж, да уж, рябчик не рябчик и кулебяка не кулебяка без метафизики, без цыганского хора и без нашенского Достоевского разгула с экзистенциальной отрыжкой.

– А еще здесь классные ребята джаз играли! – вздыхает Юлик. – Жаль, что все проходит…

– Откуда ты знаешь, что это место закроется?

– Его мой одноклассник организовал. С какой-то прохиндейской шушерой. Ну и прогорел. Я тебя сегодня с ним познакомлю!

– Меня? Зачем?

– А почему нет? Книги ему твои подарим. А то ты вечно раздаешь их направо и налево, словно листовки у метро. Толку никакого! Пора уже знакомить с твоим творчеством богатых людей!

– Ты ж говоришь, он разорился…

– Разорившийся богатый человек куда охотнее тянется к художественному слову.