Виктор отыскал таксофон. Дождавшись очереди, вошел в кабинку. Но пробыл там недолго. Номер, который дала Светлана, не работал – или был отключен, или где-то произошел обрыв линии.
Неожиданное осложнение расстроило его. Похоже, проблема никак не хотела решаться. Но хоть кто-то же должен знать! Кто-то должен. С этой мыслью он и решил поспрашивать людей – может, кто-нибудь и прольет свет.
Первым, к кому он обратился, был пожилой мужчина на лавочке – лысоватый, с обрюзгшими щеками и с подстриженными усиками. Устало опустив плечи, мужчина рассеяно выслушал Виктора. Но затем его взгляд сфокусировался, уголки его чересчур опущенных губ немного приподнялись, и он сказал:
– Чернухино – это где поврот на пятьдесят пятом километре? Как же – знамо, знамо. Хорошее место. Была у меня там одна зазноба. Хех! По молдости.
– Дед! – Виктор даже сам поморщился от своей резкости. – Сейчас-то люди как туда добираются? Моста-то нет. Вы слышите, о чем я спрашиваю?
– Слышу-слышу – не глухой, поди, еще! Знамо, как – пешком ходють! Хех! Сейчас, поди, не зима. Эх, молде-е-ожь!
– Да как же пешком?! Это почти двадцать километров будет! А речку-то как они – на лодке переплывают, что ли?!
– Да о чем ты гутаришь, сынок! Кто же по дороге ходить?! Че-рез лес! Где овраг, выходюдь и шуруют напрямик! Так-то вдвое короче, чем по дороге! А в самой деревне речка узкая. Там и мостки под себя наладили.
– А вы откуда все знаете?
– Говрю же: зазноба у меня там была!
Тут мужчина рассмеялся, но не открывая при этом рта, и смех этот – с рухнувшими уголками губ, потрясывающимися щеками и нависшими на глаза кожаными мешочками – походил вовсе и не на смех, а на что-то среднее между плачем и заупокойным пением, – доносившимся издали (отчего нельзя было разобрать ни слова) и явно вещавшем о чьем-то закате жизни.
«Э-э-э, дед! Да у тебя, похоже, у самого беда!»
Виктор поблагодарил мужчину и, уже отходя, заметил, как тот вдруг встрепенулся весь, подскочил и принялся осматриваться. В один момент он стал похож на человека, внезапно оказавшемся в абсолютно другом месте. Его порывистые движения никак не вязались с предыдущим поведением. Тут его взгляд остановился на Викторе, и он словно обрадовался; мужчина немного подался вперед, извинился и очень тихо спросил, который час. Весь этот тон обращения, разительность, всколыхнувшаяся мимика могли свидетельствовать о том, что мужчина будто видит Виктора впервые, и что он, не говоря о том вслух, теперь ищет в нем поддержку.
Немало удивившись, Виктор ответил. Затем круто развернулся и тут же чуть не столкнулся с женщиной.
На вид ей было лет сорок пять. Первым бросались в глаза ее брови. Эти две косых полоски оказались так широко расставлены друг от друга, что сразу же напомнили об увиденной однажды пантомиме, – только там такие брови актеры рисовали себе на белых лицах, а здесь приют разведённых бровей пы́хал вишнёвым румянцем, словно хозяйка этого лица только что вышла из парилки.
Женщина с красным лицом взяла Виктора за руку и, буравя его маслянистыми бесцветными глазами, отодвинувшими брови на задний план, затараторила:
– Вот ты где, милок! А я уже заискалась.
– Меня?!
– Тебя, милок, тебя! Я-то слышала, как ты возле кассы про Чернухино все спрашивал. Да не сразу и сообразила! А потом сижу-сижу, и вдруг как шарахнет меня по мозгам! Да ведь это он мою Таньку может встретить! Танька – это сестра моя, сводная. Живет на улице Ленина, двенадцать; ну, конечно, Ленина – другой-то улицы в деревне отродясь не было; раньше, говорят, было, а сейчас точно нет. А Танька моя прямо возле речки живет – большой такой дом, с зелеными ставнями. Он один такой – точно не пропустишь, милок. И ты уж выручи бабушку (она и правда сказала «бабушку»? ), увидься с ней, передай от меня весточку.
