– В знак любви к Сталину?
– Они так же любили его, как ты любишь. Нет, для страхования своей ворюжьей жизни. Защита от смертной казни.
– Как это?
– А разве можно скомандовать расстрельному взводу стрелять в Вождя?
– Какой ужас. До чего архаичны эти примитивные парадигмы… Я вот думаю, не написать ли что-нибудь для «Стампы». Можешь рассказать подробнее?
– Да ради бога. У меня номер этой газеты дома лежит.
– Правда, что ли? Ну класс. Давай я попробую.
– Ты напиши, как они предвосхитили историю. Прошло несчастных десять лет, и их фантазия стала репортажем.
– Погоди, достану блокнот.
– Никакого блокнота. Доедай и поехали ко мне. Все увидишь. У меня она есть. Эту газету от настоящей «Правды» не отличишь, диссиденты-эмигранты постарались. Савик Шустер, ну, я продиктую тебе имена. Подобрали шрифт – ну один в один правдинский. Немножко очко поуже. Но только специалисту видно. Интерлиньяж тот же самый. Скопировали макет. Заголовок, все. От настоящей «Правды» неотличимо. Кроме, естественно, текста.
– А что там было в тексте? Кроме портрета Суслова издевательского и нахальных заголовков на целую полосу?
– Что там было в тексте! Да чего там только не было! Все, что казалось невообразимым. И что потом сбылось… Что будет признана советская ответственность за расстрел в Катыни. Что будет свободная продажа множительной техники. Что поставят памятники Пастернаку и Мандельштаму. Что в России напечатают Бродского и Сашу Соколова. Что будет наказание бывшим советским чиновникам: учить наизусть книги Брежнева и слушать радиостанцию «Маяк» постоянно, по двадцать четыре часа. И самое смелое, на что хватило их воображения, – что будет новый порядок выездных виз из страны: срок выдачи виз – от трех до девяти дней. А мысль, что в принципе отпадет такая вещь, как выездные визы, такую мысль никто не мог допустить… Даже в самых неудержимых фантазиях.
– О. Действительно. Вы же сидели взаперти. Не могли из страны выезжать. Совсем-совсем?
– Нати, ты таким тоном спросила, что ясно – не можешь поверить в «совсем-совсем». Ну сделай усилие, вообрази все-таки, Нати. Мои тогдашние друзья, специалисты-зарубежники, ни разу не покидали Россию! Итальянисты – не видели Италии! Французисты – не видели Франции! Никаких стажировок. Никто из СССР никогда никуда не ездил.
– Кроме номенклатуры…
– Да в общем и номенклатура-то как тогда ездила? Два дня, четыре дня, группой, под наблюдением. Только несколько вертких существ, незнамо как добывших право на уникальную свободу, только они могли мотаться туда-сюда. По поручениям КГБ. Их называли агентами влияния. Это были неординарные личности. Такой Левкас…
– О’кей. О нем потом. Так что там еще было, в «Правде»-то в фальшивой?
– Анонсы о выходе книг… ну, всего каталога самиздатовских текстов, которыми, в частности, занималась моя мать. Все эти тексты, до одного, в перестройку напечатали.
– А твоя роль?
– Мы с Антонией раскладывали на олимпийских объектах эту «Правду». Я помогал, и это погубило обоих нас. То есть разбило наш союз. Я Антонию с тех пор уже никогда не видел.
– Почему?
– Она исчезла через день после того. Я бросился искать ее, но безуспешно. И в Россию не мог уже вернуться. И к бабушке не смог приезжать. И это бабушку и довело, и она перестала осознавать окружающую жизнь.
О, как меня понесло. Расчувствовался! Беда! Не беда. Нати спишет или на мой неродной итальянский, или на три бокала ламбруско, или на юмор.
