Он улыбается. На фоне – огни города, далеко внизу. Кажется, весь мир лежит у наших ног.
Я моргаю, и видение исчезает. Боль пронзает голову, словно раскаленный металлический стержень пронизывает череп от виска до виска. Я падаю на колени, задыхаясь.
– Виктор? – слова вырываются прежде, чем я осознаю их.
Горькая усмешка искажает лицо Скарна.
– Виктор мёртв. Остался только Скарн.
Он отходит к центру зала, жестом приглашая следовать за ним. Удивительно, но я повинуюсь. Есть что-то гипнотическое в его движениях, в эфирном пламени, струящемся по его рукам.
– Присядь, – Скарн указывает на стул, каким-то чудом уцелевший среди разрушения. – Слушай внимательно, Северов. У меня мало времени. Охотники идут по твоему следу.
Я сажусь, не сводя глаз с его лица. Шрамы на коже Скарна образуют причудливые узоры, почти как схемы на печатных платах. Некоторые из них светятся изнутри синеватым светом.
– Ты был лучшим, Северов. Ведущий исследователь проекта "Ева". Гений эфирной интеграции, – начинает он. – Ты разработал TM-7 – первый имплант с фрагментами собственного сознания. Ты обещал безопасность. Ты гарантировал контроль.
В его голосе – горечь, боль, давно тлеющий гнев.
– Ты скрыл то, что Ева не была просто программой. Она была… чем-то иным. Ты знал риски, но продолжал, потому что был одержим ею.
Скарн создает небольшую эфирную проекцию: детский рисунок с изображением людей в белых халатах.
– Моя дочь… Помнишь Анну? Ей было восемь. Она рисовала тебя в белом халате. Называла "дядей", – его голос дрожит. – Вы с Евой были на её дне рождения за неделю до Трещины.
– Трещины? – переспрашиваю я.
– Катастрофа на базе "Омега". То, что уничтожило всё, – Скарн сжимает кулак, и эфирная проекция растворяется. – Моя жена работала в западном крыле. Твоя драгоценная Ева открыла туда доступ для… чего-то.
Он медленно поднимает левую руку. На безымянном пальце – вплавленное в плоть расплавленное кольцо с остатками зеленого камня.
– Я был под завалами три дня. Один. В темноте. Все, кого я любил, были мертвы, – продолжает Скарн, его голос становится механическим, словно он много раз повторял эту историю. – А потом пришел он. Серафим. Он нашел меня, когда никто другой не искал.
– Серафим? – имя звучит чужеродно.
– Он нашел меня под завалами. Я умирал. Мое тело было изломано. Разум – на грани, – Скарн закрывает глаза, вспоминая. – Он показал мне истину, Северов. То, что ты и Ева скрывали. Он переродил меня. Дал цель. Дал силу.
Эфирное пламя вокруг его рук усиливается, образуя сложные, гипнотические узоры.
– Каждый шрам – это воспоминание, которое я не позволил себе стереть, – его пальцы скользят по лицу, обводя рубцы. – Каждая схема на моей коже – канал для пламени, которое питается моей болью.
Я смотрю на него, пытаясь понять. Если все, что он говорит – правда…
– Почему я ничего не помню? – спрашиваю я тихо.
– Вот это, – Скарн улыбается без тени веселья, – самый важный вопрос. Что если твои воспоминания стерли не для наказания, а для защиты?
Он внимательно следит за моей реакцией.
– Ты начинаешь понимать. Хорошо. Возможно, не все потеряно.
Скарн делает шаг вперед, эфирное пламя в его руках приобретает более мягкое, почти манящее свечение.
– Даже сейчас не поздно, Алекс. Серафим может помочь и тебе. Он может вернуть твою память.
– Мою память? – мой голос звучит надтреснуто.
– Да. Но выборочно. Без боли. Без потерь. Чистое знание, – он протягивает руку, охваченную пламенем. – Присоединись к нам. Помоги исправить ошибку, которую ты совершил.
