– Сразу чувствуется, что у человека есть вкус. Кстати, меня зовут Элеонорой. Для друзей – просто Эльвира.
– А меня зовут Михалычем. – Сказал Михалыч. – Да и для друзей – то же самое.
– Оригинально! – Зашлась в восторге Элеонора-Эльвира. – Я вас буду звать – Михалович! Как здорово: Михалович!..
Он хотел сказать, что в роду у него были все русские, но промолчал. Зачем обращать внимание на такие мелочи.
На столе появилась бутылка мартини.
– В честь нашего славного знакомства!
– Да я, собственно…
– Нет, нет! Не отказывайте, даме нельзя отказывать! А потом мы будем читать с вами стихи. Вы ведь любите стихи? Например, Блока.
Она встала, заломила руки за спину, подняла вверх подбородок:
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром, Москва, спаленная пожаром…
Здесь она на мгновение задумалась, очевидно, вспоминая слова, потом всплеснула руками и перевела томный взгляд на Михалыча.
– Ах, хотя, что же это я? В такой чудный день – и Блока? Нет, только Тургенева! В крайнем случае – Айвазовского!
Михалыч млел. У него было ощущение как у альпиниста, взобравшегося на банальную горку, но обнаружившего, что это, оказывается, Олимп.
– Ну, наливайте же, наливайте даме!..
Михалыч деловито открыл бутылку, разлил содержимое по фужерам.
Выпили.
Напиток оказался приторно-сладким, но Михалыч привычно занюхал его хлебом.
Потом выпили еще раз.
Потом пошли разговоры о современном постмодернизме, во время которого Михалыч иногда кивал, проявляя знакомство с темой.
В свою очередь он упорно пытался подвести разговор к свекле, но Эльвира-Элеонора была далека от сельского хозяйства. С таким же успехом на эту тему можно было общаться с балериной.
По мере опустошения бутылки с мартини, беседа становилась все более легкой и непринужденной.
Этому способствовала жара и отсутствие хорошей закуски.
Единственное, он пересел к столу немного боком, чтобы не встречаться глазами с картиной. Казалось, на него сейчас выпрыгнут слоны. И вместе со страдальцем на переднем плане унесут в сюрреалистическую реальность, из которой уже нет возврата.
Теперь они разговаривали почти одновременно. Элеонора закатывала глаза и проповедовала о гармоничном развитии человечества. Михалыч доказывал, что урожай свеклы в этом году будет невиданным. А все благодаря погоде и современным методам агрохимии.
Линии их разговора двигались параллельными, независимыми прямыми и только один раз пересеклись, когда вдруг выяснилось, что Хемингуэй ел свеклу.
При этом оба сразу замолчали и уставились друг на друга.
Потом мартини закончился, и он сбегал за бутылкой самогона.
Он показал, как можно пить из консервных банок, как это делали в армии.
Она попробовала.
Это произвело фурор в ощущениях, и она зашлась здоровым непринужденным хохотом, разбрызгивая в разные стороны самогон и слюни.
Потом Михалыч начал травить пошлые армейские анекдоты, на что Элеонора расплакалась и стала жаловаться на одинокую бабскую жизнь. Она размазывала по лицу черную косметику, отчего стала гармонировать с картиной Сальвадора Дали. И даже в какой-то степени составлять с ней творческий ансамбль.
Потом Михалыч сбегал еще за одной. А когда, распугивая летучих мышей, с чувством проорали «Запрягайте, хлопцы, кони!..», неожиданно подкрался вечер.
Ну а потом все закончилось естественным и закономерным финалом.
Домой Михалыч возвращался под утро. На душе было как-то муторно. Вроде, все прошло нормально, но исчез флер таинственности и мечты. Словно альпинисту сказали, что Олимп – за следующей горкой. А здесь просто контора райпотребсоюза.
