Далёкая песня дождя - страница 4

– Вы простите, ради Бога, за столь поздний звонок, – этот сильно простуженный баритон с легким иноземным акцентом был мне совсем не знаком, но что-то мешало без промедления прекратить ненужный разговор, а звонивший, явно волнуясь и с трудом подбирая русские слова, продолжил, – я только сейчас сообразил, что между Торонто и Москвой большая разница во времени, – он неестественно, с трудом сдерживая кашель, хохотнул.

Торонто? Там у меня никого нет и быть не может. Но этот неожиданный звонок с того края света меня, одурманенного крепким алкоголем, почему-то совсем не удивил, тем не менее я уже намеревался разочаровать непрошенного собеседника и, простившись пожелать ему спокойной ночи. Остановил меня его сухой надрывный кашель, после чего он немного успокоился и, снова извинившись, представился:

– Я – отец Евы, – я мгновенно протрезвел и весь превратился в слух, а собеседник, все еще волнуясь, продолжал: – Я со второй семьей давно живу в Канаде, мать Евы умерла семнадцать лет назад, а я… Хотя не это сейчас главное.

Я в нетерпении прервал его взволнованный сумбурный монолог:

– Ева у вас?

– Да, конечно, она у меня, – бешено бьющееся сердце тяжелым молотом проламывало мне грудь. – Вернее, не совсем у меня, она в клинике лечения редких заболеваний в Норт-Йорке. Понимаете, у Евы такой же диагноз, как у ее матери… Врачи как могут спасают ее…[6]

Следующая пауза с беспощадно разрывающим больные легкие глухим буханьем чуть не свела меня с ума.

– Я, к сожалению, уже не могу ее навещать, а ей очень нужна забота. Не волнуйтесь, с медицинскими услугами здесь все в порядке, лечение полностью оплачено, но так получилось… – слышно было, как он с трудом сдерживает наступающий кашель. – В общем, она давно хотела вас видеть, но я все медлил, не звонил. Считал, что все это у вас несерьезно. Простите, ради Бога, – его извинения, как и непрерывный кашель, уже начали меня раздражать, но он сквозь какое-то булькающее сипение вдруг выдавил из себя то, что окончательно меня отрезвило и подбросило с насиженного барного стула. – В мой последний визит в клинку я услышал, как она говорит с вами во сне, и понял, что моя девочка вас любит, как никого никогда не любила.

Его последние слова были похожи на один протяжный хрип:

– Я знаю, что вам можно доверять… Прилетайте как можно скорее…

Собранных за годы моего взрослого существования средств на личном банковском счете хватало только на авиабилет в один конец, но неожиданным спонсором моего экстренного путешествия выступила соседка Светка Мигулина. Она при мне достала из сливного бачка унитаза заработанные на секонд-хендовском «леваке» доллары, аккуратно завернутые в полиэтиленовый пакет, и со вселенской скорбью в желтых зрачках шлепнула мне в ладонь мокрый увесистый рулончик:

– Шесть лет копила на шикарную свадьбу, но, похоже, она никогда не состоится, – Светка шморгнула носом и смахнула с белесой ресницы набежавшую слезу. – Ракитин, ты просто обязан быть счастливым. В этот момент она даже показалась мне симпатичной, я на минуту заскочил к себе и притащил в подарок щедрой соседке увесистый том «Жизнь Паулы Модерзон-Беккер».[7]

Назавтра, оглушенный моим заявлением «за свой счет», директор колледжа со скрипом одобрил мое недельное отсутствие. И уже на следующий день пузатый «боинг» переправил меня через океан и, вдрызг укаченного бесконечной одиннадцатичасовой турбулентностью, выплюнул в кучке таких же бедолаг в международном аэропорту «Торонто» имени Лестера Б. Пирсона. Кто такой Лестер Б. Пирсон я, к своему стыду, не знал, но это обстоятельство в данный момент меня совершенно не волновало. Через полтора часа, преодолев несколько серьезных автомобильных заторов под прекрасный русский мат водителя лобастого желтого «шевроле», я оказался в клинике лечения редких заболеваний Саннибрукского центра медицинских исследований.