Далёкая песня дождя - страница 5

Сухопарый, смуглолицый, с профессорской бородкой доктор, судя по всему, куда-то торопился, и мой нежданный визит нарушал какие-то его важные планы. Вместе с тем он терпеливо, но раз за разом поглядывая на наручные «Брегеты», выслушал меня и даже срочно запросил историю болезни Евы Полонской. Певучий с правильными округлыми согласными английский заведующего отделением удивительно гармонировал с его ненавязчивым угловатым испанским акцентом. Пробежавшись взглядом по последним страницам увесистой больничной книжки, он внимательно через абсолютно круглые окуляры очков в золотой оправе посмотрел мне прямо в лицо. Я даже немного смутился от этого взгляда, понимая, что моя небритая, помятая и здорово осунувшаяся физиономия выглядит, мягко говоря, не очень.[8]

– Вы же ей не родственник, – не спросил, а констатировал абсолютную истину профессор и снова посмотрел на часы.

– Нет, – я мог бы представиться дядей, но ответил честно и, делая вид, что не замечаю вежливых знаков своего собеседника, бесцеремонно развалился в белом кожаном кресле напротив, демонстрируя таким образом полную решимость довести наш разговор до логического завершения, – но поверьте, профессор, что мы с этой девочкой очень близки.

– Верю, – он захлопнул историю болезни и улыбнулся мне краешками узких бесцветных губ, – иначе вы не сидели бы сейчас напротив. – Понимаете, – он как-то неестественно замялся, и я понял, что это театральное замешательство профессор постоянно демонстрирует перед посетителями больных «редкими заболеваниями», – я не вправе раскрывать вам все нюансы, связанные с ее диагнозом, скажу только, что болезнь в течение многих лет имела ремиссионный характер, протекала, так сказать, латентно, без каких-либо видимых осложнений, но неожиданно приняла активно прогрессирующую форму.

Он встал из-за стола, я же не двинулся с места.

– Известные медикаментозные методы лечения в данном случае совершенно бездейственны. Только потому, что какие-либо эффективные препараты еще никем не придуманы. Признаюсь, – он ускорился в своих объяснениях, и я с трудом улавливал суть произносимого на английско-испанском, – семь лет назад мы диагностировали у нее этот странный и до сих пор необъяснимый синдром совершенно случайно и предпринимаем попытки его лечения, так сказать, на ощупь.

Профессор энергично двинулся к выходу, похоже, решив оставить меня одного в кабинете наедине с громадным, заваленным бумагами, рабочим столом и высокими стеллажами, доверху заполненными бесчисленными медицинскими многотомниками с тиснеными золотыми литерами переплета. У распахнутой настежь двери он обернулся и произнес в качестве теплого символического прощания:

– Предвосхищая ваш следующий вопрос, скажу, что не только я, но и ни один здравомыслящий врач в мире не даст вам никаких гарантий в ее успешном излечении. Остается только надеяться.

Профессор удалялся с видом полновластного хозяина, вышагивая по длинному, залитому неоновым светом, коридору. Я догнал его уже у поста дежурной медсестры и, придержав за костлявый локоток, вынудил ответить еще на один вопрос, хотя сначала и не планировал его задавать.

– Песня дождя? Хм… впервые слышу, – он нервно поправил сползшие с переносицы очки, – хотя, знаете, в этом состоянии она может испытывать необъяснимые слуховые галлюцинации. Не относитесь к этому серьезно.

Доктор наконец исчез за дверями с надписью «Labaratory»,