– Ой, мамочки! – взвизгнула та. – Он очнулся!
Он попытался было улыбнуться ей, но не успел: она уже выскочила в коридор. По кафельному полу коридора мелкой дробью зацокали её тоненькие каблучки.
Через минуту в палату влетел доктор.
– Наконец-то, – сказал он и тяжело опустился на стул возле кровати. – А я уж, грешным делом, решил было, что ты так в коме и проваляешься до конца дней своих. Ну, с возвращением, мужик!
Он улыбнулся, и в уголках глаз его обозначилась сетка тоненьких морщин. Доктор осунулся, выглядел усталым, невыспавшимся, каким-то помятым – и совершенно счастливым.
Пётр улыбнулся в ответ, попытался что-то сказать, но не смог: тяжёлый, словно налитый свинцом, язык не слушался его.
– Молчи, молчи, мужик, – движением руки остановил его доктор. – Тебе ещё рано речи толкать. Денька через два-три оклемаешься, вот тогда и потолкуем. А пока – полный покой, сон и здоровое питание. Наденька, – он обернулся к медсестре, – под твою полную ответственность.
Она горячо заверила его, что он может на неё положиться.
Доктор ушёл, оставив Петра наедине с медсестрой.
Сон навалился на него внезапно, и он не заметил, как заснул.
Доктор не появлялся три дня: на бетонном заводе случилась авария, нескольких человек покалечило, и он безвылазно торчал в реанимационном отделении. Всё это время Петра опекала медсестра Наденька. От неё-то он и узнал, что провалялся в коме около четырёх месяцев – сейчас на исходе уже был апрель. Шансов на то, что сознание вновь вернётся к нему, было мало, однако доктор не терял надежды помочь своему другу. А сколько бессонных ночей он провёл у его изголовья, поминутно щупая пульс и прислушиваясь к едва ощутимому дыханию! Сколько вёдер крепкого, густого кофе он поглотил в эти долгие, долгие, долгие ночные часы! А тут ещё эта история с милицией, о которой Наденька знала лишь понаслышке. Доктора куда-то таскали несколько раз, снимали какие-то показания. Потом, вроде, всё затихло.
Пётр жадно слушал рассказ медсестры, а предательские слёзы сами собой наворачивались на глаза. Прав был дед Евсей: такого человека, как доктор, ещё поискать надо.
За эти дни Пётр немного окреп и уже мог сидеть в кровати. Речь снова вернулась к нему. Капельницу убрали, её заменило полноценное трёхразовое питание.
На исходе третьего дня доктор, наконец, появился в палате. Выглядел он ещё хуже прежнего: посеревшее, землистого оттенка лицо, ввалившиеся глаза, всклокоченная борода, следы крови на зелёном хирургическом халате…
– Фу-у-ух! – выдохнул он, падая на стул. – Устал, как собака. Как самочувствие, больной?
– В норме, – улыбнулся Пётр. – А вот тебя, кажется, самого на больничную койку положить пора. Сам-то здоров?
Доктор небрежно махнул рукой.
– Пустяки, дело житейское. На мне ещё пахать можно. Главное сейчас – тебя на ноги поставить.
Они были одни в палате: дневная смена закончилась, и медсестра Наденька уже ушла домой.
– Курить будешь? – спросил доктор, доставая пачку «Пегаса».
– А можно?
– Я врач или кто? Если спрашиваю, значит можно. На, дёрни пару затяжек.
Они закурили. Голова у Петра сразу же закружилась.
– Всё, хватит, – сказал доктор, выхватывая сигарету у Петра изо рта. – Для первого раза достаточно.
Он докурил свою сигарету, затушил о пустую тарелку.
– Надюху-то мою не обижал? Нет? Славная девчонка. Если бы не она, не выкарабкаться б тебе. Сутками напролёт хлопотала возле тебя.
