Дама Пик - страница 10

Скрывать правду не имело смысла, не говоря уже о том, что унизительно. Все равно ведь узнает или, возможно, знает уже. В любом случае пыжиться показалось неразумным.

– Получилось, – кивнул Август. – Ты преуспел, Райк. Агата уезжает с мужем в Петербург и попросила его величество закрыть мне туда дорогу. Похоже, ты лучше меня разбираешься в людях, Райк. Иметь в любовниках графа – это одно, а незаконнорожденного, на которого теперь будут пялиться все кому не лень, – совсем другое. Я ведь по статусу теперь даже не дворянин…

Последнее было сомнительно: вилла Аури в любом случае оставалась его собственностью, и хотя титула, привязанного к «земле и замку», не имела, дворянство своему хозяину обеспечивала, так как досталась ему в наследство, а не была приобретена за деньги. Однако рассказывать об этом Ренару Август счел лишним.

«Пусть радуется пока…» – подумал он мимоходом, но развивать эту мысль не стал. Еще успеется.

Палаццо Феарино,

девять часов вечера прошедшего дня

Возможно и даже скорее всего, ходить этим вечером на прием в королевский дворец Августу не стоило. Но он все-таки пошел и испил свою горькую чашу до дна. Мажордом обозвал его попросту «господин Август Агд», даже не соизволив ради приличия назвать кавалером. Большинство гостей – в основном бывшие друзья и родичи – отводили глаза, демонстрируя холодность и отчуждение. Недоброжелатели же, напротив, смотрели во все глаза и горели желанием поговорить. Лицо Агаты при виде Августа пошло красными пятнами, барон ван дер Коттен наградил презрительным взглядом, а король Максимилиан сыграл труса. Сбежал из собственного тронного зала, лишь бы не оказаться лицом к лицу с Августом и быть вынужденным с ним говорить. Вот тогда Август и решил покинуть свет: ушел с приема, сменил на Кожевенной улице карету на коня и погнал Жоффрея в ночь.

Вилла Аури, день первый, ночь

Гнев не угасал. Не помогал и алкоголь. Ярость клокотала в груди, сжимала виски, застилала взгляд кровавым туманом. Август агонизировал. Но чем яростнее он ненавидел, тем сильнее был его личный протест против того жалкого положения, в котором он оказался. Негодование не только вызывало нестерпимую душевную боль, но порождало также злость, которая должна была – просто обязана – излиться вовне, воплотиться в нечто, способное «повернуть колесо вспять». Надо было только придумать, как это сделать практически. И такой способ неожиданно нашелся.

Разумеется, свою роль сыграли и алкоголь, и душевная смута. Августом овладел род творческого безумия, маниакальной страсти, когда принятое решение не подвергается никакой, даже самой слабой критике. В таком состоянии легко убить врага или как минимум того, кого назначило быть врагом спутанное сознание человека, которым овладело это темное наваждение. В таком помутнении разума совершаются самоубийства и принимаются решения, которые никогда не были бы приняты, будь человек в здравом уме и твердой памяти. А вот про Августа такого не скажешь. Он явно был не в своем уме, притом, что в рамках своего безумия мыслил ясно, быстро и вполне рационально. И его безукоризненная память, служившая ему сейчас, как и всегда, верой и правдой, была отнюдь не той «твердой памятью», которую имеют в виду нотариусы и стряпчие.

«Что ж, – думал он, стремительно спускаясь в подземелье, устроенное ниже подвального этажа Старой башни, – вы сами накрыли на стол! Посмотрим, как вам понравится продолжение банкета! Я повар не из последних – вы об этом просто забыли, а зря!»