Вы видите, что Тарталья рассуждает не глупо. Но отгадайте, в чем состоит его щеголеватый костюм? Кафтан из оливкового баркана, отороченный черным шнурком, с заплатами зеленого бутылочного цвета на локтях; той же материи и того же цвета панталоны, с заплатами цвета биллиардного сукна на коленях. Словом, вы видите на нем теневую гамму цветов, самую странную и исполненную диссонансов. Прибавьте к этому кисейную манишку и огромные манжеты, очень чистые, тщательно гофрированные, но с огромными дырами, засаленную веревку, которая когда-то была шелковым галстуком, и род берета, некогда белого, ныне цвета стен римских зданий, objet de gout, привезенный им из дальних странствий, наконец, булавку в манишке из генуэзского коралла и кольцо из лавы на пальце. Это одеяние его маленького корпуса с огромной головой, украшенной щетинистой бородой с проседью, придает ему самый отвратительный вид, а самонадеянное удовольствие, с каким он вертелся перед зеркалом, делало его таким шутом, что я невольно расхохотался.
Мне показалось, что я оскорбил его; он посмотрел на меня грустно, с упреком, и я был так простодушен, что раскаивался в этой обиде. Огорчить человека, который развеселил меня, было неблагодарно с моей стороны. Видя мою простоту, он сказал мне: «Легко смеяться над бедняками, когда ни в чем не знаешь недостатка, когда каждое утро есть из чего выбрать любой галстук». Я понял намек и подарил ему новый галстук. Он сейчас же откинул свое поддельное огорчение и сделался по-прежнему весел.
– Эччеленца, – сказал он мне, – я люблю вас и принимаю искреннее участие в cavaliere, который понимает, что такое жизнь. (Это его любимая похвала, таинственная, быть может, глубокая, по его мнению.) Я дам вам добрый совет. Надобно жениться на синьорине. Это я, я говорю вам это.
– Ага, ты хочешь женить меня! На какой же это синьорине?
– На синьорине Медоре, на будущей наследнице их британских сиятельств.
– Так вот в чем дело! Но для чего же именно на ней жениться? Разве ей так уж хочется мужа?
– Не то, но она богата и прекрасна. Ведь красавица, не правда ли?
– Ну, так что же?
– Как что же? В прошлом году, посмотрите, каким женихам она отказала! Молодым людям папской фамилии, сыновьям кардиналов, самым, что ни на есть знатным.
– И ты уверен, что она всем им отказала в ожидании меня?
– Нет, этого я не говорю, но кто знает, что впереди? Ведь вы влюблены в нее; почем знать, что она не влюблена в вас?
– А, так я влюблен в нее? Кто же тебе это сказал?
– Она!
– Как, она тебе это сказала?
– Не мне, а моей сестре Даниелле, это одно и то же.
– Ай да синьорина! Не думал, не гадал о таком счастье!
– Полноте притворяться, меня не проведете! Вы влюблены. Спросите Даниеллу, она вам то же скажет, а она куда как не глупа, моя племянница!
– Ты называл ее сестрою?
– Сестра или племянница, не все ли вам равно? Да вот и она пожаловала.
В самом деле, Даниелла вошла в это время с огромным подносом, на котором под видом утреннего чая стоял полный завтрак.
– Это что такое? – спросил я. – Кто прислал это? Я не намерен быть здесь нахлебником.
– Это не мое дело, – отвечала молодая девушка, – я только исполняю то, что мне приказано.
– Кем приказано?
– Милордом, миледи и синьориной. Извольте кушать, сударь, не то мне достанется.
– А вам достается иногда, Даниелла?
– Да, со вчерашнего дня, – отвечала она с каким-то странным выражением. – Кушайте, кушайте!
