Владелец чайной подошел принять у меня заказ, по-английски спросив, чего мне угодно. Когда я ответил ему на кантонском, на его лице появилось удивление, тут же сменившееся отвращением. Это был мой крест: моя внешность была слишком чужестранной для китайцев и слишком восточной для европейцев. Я был не один такой; в Малайе имелось целое сообщество так называемых евразийцев, но я все равно чувствовал, что не стал бы для них своим. Я чувствовал себя так же, как должен был чувствовать себя Эндо-сан и остальные японцы, – их равно ненавидели как местные, так и англичане с американцами, потому что подвиги японцев в Китае постепенно превращались в тему ежедневных дискуссий, в которых участвовали все – от уличных торговцев до европейцев, цедивших в «Далматинце» джин со льдом. Но я успел узнать их изнанку: хрупкую красоту их жизненного уклада, умение ценить печальные, преходящие проявления природы и жизни в целом. Разве такая восприимчивость ничего не значила?
Я мысленно вернулся к разговору с Саотомэ. У всего сказанного точно было двойное дно. Чего хотели японцы: создать компанию-конкурента или предложить выкупить нашу? Я знал, что отец не продаст ни доли. В том, что касалось образа мыслей, отец был по-своему таким же представителем Востока, как и коренные жители Пенанга. Компания должна была принадлежать только нашей семье. Грэм Хаттон не позволил бы ее продать. Единственным для японцев способом заполучить фирму «Хаттон и сыновья» было отобрать ее силой, но англичане бы никогда этого не допустили.
На вокзале я позвонил тете Мэй. На платформах толпились пассажиры, раннее солнце скользило по луковицам – макушкам минаретов, пробираясь в лазейки между куполами и арками в мавританском стиле. Этот вокзал был одним из красивейших зданий, которые я когда-либо видел. Эндо-сан сидел на скамье, читая очередное досье, полученное от Саотомэ. Из окна в крыше падал сноп солнечного света, окутывая его сиянием.
Я сообщил тете Мэй, что сойду в Ипохе, и взял адрес деда.
– Пожалуйста, тетя Мэй, предупреди его, что я приеду.
– Да-да, конечно предупрежу. Я рада, что ты на это решился.
– Я хочу сказать ему, что он был не прав, так плохо поступив с мамой. В их с отцом браке было много хорошего.
Помолчав немного, она согласилась:
– Конечно, много хорошего. И ты – доказательство этого.
Эндо-сан замахал мне, поблагодарив ее, я повесил трубку и сел в поезд.
Путешествие было приятным – за окном мелькал зеленый пейзаж, иногда прерывавшийся скоплениями выходящих к путям хижин. Каждый раз, когда мы замедляли ход, проезжая мимо такой деревни, вдоль состава бежала кучка голых детей, и мы опускали окна, чтобы купить у них еду и напитки. В грязной жиже рисового поля лежал буйвол, а один раз нам пришлось остановиться, чтобы пропустить через рельсы слониху со слоненком. Подъезжая к Ипоху, поезд пересек широкое озеро с такой гладкой и зеркальной поверхностью, что все десять минут мне казалось, будто мы скользим по разлившейся ртути. Рядом летали цапли, паря над вагонами и кругами заходя на посадку в тростниковые заросли по краям озера. Показались грязно-белые известняковые скалы Ипоха.
– Мне скоро сходить.
– Справишься?
– Думаю, да. Вряд ли так трудно встретиться с кем-то, кто никогда ничего для меня не значил.
– Ты не должен обижаться на него или судить, пока не узнаешь, что он за человек.
– Я не уверен, что успею узнать, что он за человек.
