– Она в самой их безмолвной душе, в их послушании законам мира.
– Где же и безмолвие? Орут так, что вибрация всю атмосферу вокруг сотрясает.
– Безмолвие – это значит отсутствие скверных слов. А их собственное звучание – это их способ проявления себя в мире. Они заявляют о том, что они живые. Своим запахом, своим криком, шелестом и щебетом они и выражают свою суть.
Лес, росший вокруг, накрытый опустившимся с небес сумраком казался сплошной, непроницаемой и чёрно-фиолетовой стеной. Там, за нею уже кто-то тоненько вскрикивал, шуршал, иногда с треском ломались сучья.
– Не страшно тебе тут? Одному?
– Чего ж в лесу может быть страшного? Зверь зря не нападёт. Если его повадки знаешь, сам не сунешься, где он охотится. А деревья не кусаются.
– Лес не сам по себе страшен, а злодеями, которые в нём бродят. Люди страшнее зверей.
– Ко мне не сунется никто. У меня стража. Летучая.
– Как ты можешь жить в этой вони? Эти собаки настолько нечистые…
– Вонь исходит от ужасных человечьих городов.
– Не скажи. Люди, благодаря своим техническим приспособлениям, хорошо научились маскировать свою вонь и прятать от глаз, куда подальше, свои нечистоты. В городах цветут цветы, играют бликами тысячи окон, особенно на рассвете и закате. Резные башни и мозаичные крыши бесчисленных зданий, затейливых храмов нагромождены не абы как, а следуя определённому и продуманному порядку. Дороги гладкие и удобные для ходьбы и для езды на быстрых и сверкающих машинах. По ночам искусственные огни освещают улицы ярче звёзд, благоухают нарядные женщины, для мужчин открыты сотни увеселительных домов, где вкусная и ароматная еда. Города людей очень красивы. Имею в виду внешний фасад. Всё скверное умело скрыто за стенами.
– Чем и не жизнь, а Хагор? Особенно после бутылочки «Матери Воды»?
– Она уже не помогает мне, не глушит мою боль. Как же болит у меня всё! Глаза не различают цветов, рот не чувствует вкуса того, что я вынужден в него пихать, кожа зудит и трескается, внутренности при малейшем неловком движении как тяжелые булыжники бьют изнутри мои вялые мышцы и скрипучие кости. А травы и настои Инэлии приносят только временное облегчение. Поскольку не телесная моя мука, она другого свойства…
– Не ной! Лети! – властно приказал Хор-Арх, и Хагор подчинился. Хор-Арх долго смотрел ему вслед, пока Хагор, похожий на крылана, не растворился в сумеречном небе. После этого Хор-Арх осторожно спустился вниз к воде. Он заметно выделялся белеющей туникой на фоне почти сплошь чёрных зарослей и скал. И только озеро светилось остаточным светом неба, отражая его в себе. Пока ещё малочисленные, звёзды просовывали свои острые щупальца сквозь обесцвеченную атмосферу, ища тех, кто им поклонялся и возносил оттуда, из непроглядного низа вверх своё восхищение их недосягаемостью, их блистающей красотой. Склонив лобастую голову, опустив длинные руки, маленький и нескладный, похожий на пустынника, высушенного постом, Хор-Арх вовсе не молился Вышнему, как могло бы это показаться случайному свидетелю, будь он тут. Он продолжал то, что и прервал настырный соотечественник, то есть плакал, стоя на берегу лесного озера.
Знойное утро
На берегу лесного озера обустроили пляж. Пески планеты имели одну особенность, в зависимости от слагающих местность пород и почв, пески были разноцветные. У озера, расположенного в прилегающей к лесопарку зоне, где сам лесопарк переходил в обычный и дикий лес, пески выглядели розоватыми, и в отсутствии облачности они искрились от включений мельчайшего кварца, отражая в себе молочно-белое светило, если в ясный день. В периоды духоты и жары здесь купались, и моду эту ввели обитатели «Зеркального Лабиринта», они первыми освоили и пляж, и озеро с его неглубоким и песчаным дном. «Мечту» завалили заказами на пошив купальных костюмов и платьев.
