– Марина Николаевна, – у Вас стучит! и зажигание… и слышите такой звучок? – Никита отклеился от Аньки, которая спит у него на коленях, и занялся мной. Никита знает всё. При этом он ничего не умеет, кроме катания на доске и дрессировки своего питбуля. Впрочем, он плечист, узок в бедрах, а его серые глаза под темными бровями сведут с ума любую женщину.
Подкатываем к Абрамцево, машину приходится бросать среди стада джипов и кроссоверов, и она, бедняга, теряется, как пони среди носорогов. Аня с Никитой вежливо удаляются под сень черемух, цветущих по берегам, а я, закалив сердце мужеством, иду в музей. Я разочарована. Абрамцево в моих воспоминаниях детства было гораздо больше, ярче, и как-то ощущался его дух. Сейчас же я поняла, что вообще не люблю «Девочку с персиками», а хочу смотреть на Мане, и непременно во Франции. Но я брожу, пытаясь оживить хоть что-то, но вместо этого понимаю, что хочу есть.
С детьми мы встречаемся у кафе, где дико дорого и очередь. Аня ругается с Никитой. Вопрос стоит о детях, насколько я поняла. Аня хочет ребенка, Никита хочет Аню. Анька орет, что у него ноль ответственности, а Никита предлагает сначала съездить в Таиланд, чтобы проверить свои чувства. Выплывает и Анькина безотцовщина, Никита кричит – ну, и вали к своему папаше в Израиль, а я должен быть рядом со своим сыном. Ого, – думаю, – уже и пол определили. Медики, что уж. Второй мед… третий курс. И тут Анька дает ему пощечину, Никита разворачивается и бежит в сторону станции. А мне становится плохо. От жары, от волнения, от сцены на людях. Видимо, я упала резко, потому как, очнувшись, увидела белые шапочки, ощутила мерзкий запах хлорки, а потом меня повезли. В больницу. В машине меня за руку держала рыдающая дочь, слова «мама, прости» застревали в слезах – короче, 2 акт, 4 картина, те же и фельдшер.
В Сергиевом Посаде меня вкатили в облупившийся от дождя барак, и оставили в коридоре. Было пусто, только стонал какой-то мужик с перевязанной платком головой. Кровь капала на пол, образуя лужицу, по форме напоминающую Каспийское море. Анька пулей пронеслась по кабинетам, спугнула врача в приемном отделении. Тот собирался отдохнуть после дежурства со страшненькой медсестричкой, но надо знать Аньку! Через пять секунд врач прыгал около меня, и уже делали ЭКГ, и сестричка катила капельницу, и пахло лекарствами.
– в палатах мест нет, – сказал потревоженный врач, – в коридоре пока полежит. Тут и Никита подъехал. В раскаянии. Ну, врач сник совсем, принял денег по карманам, склонился надо мной уже внимательно, попутно спрашивая Аньку мое фио. Так и сказал – фио какое?
– Марина Николаевна Сазонова, – четче, чем диктор, выговорила Анька.
– кто-кто-кто? – врач уронил очки на протертый до дыр линолеум.
Обошлись без «коня в пальто», по счастью.
– Маринка? – ну да, глазам он не поверил. Нацепил очки, наклонился ко мне. – Сазонова? ты, что ли?
На меня глядели выцветшие Васькины близорукие глаза в белесых ресницах. Те же веснушки, тот же нос, вялый подбородок. Только огненных локонов – этой шапки рыжих пружинок – не было. Шапочка была. Зелененькая. Как халатик.
– мам, – заканючила Анька, – чего этот козел лечить тебя будет, или я сейчас его удушу?
– у Вашей матери, девушка. – Васька выпрямился, сияя, – гипертонический криз. Она будет лежать теперь в этой больнице. Галочка. – это уже сестричке, – откройте нулевую! – никогда! – отозвалась угрюмая Галочка, – это бронь.
