– Галя!
– Василь Василич?
Они попрепирались пару минут, и я поплыла.
– чудная девчушка. – сказал Вася. – кого-то она мне напоминает.
– еще бы, – вяло отозвалась я. – ты себя в зеркале давно видел?
– мама?!!! – Анька, державшая меня за ногу, остолбенела, – это кто еще? Мой папа – ведущий хирург клиники в Израиле!
– да-да, – вклинился Никита, – мы как раз туда собирались – рожать!
– рожать будете здесь, – извиняясь сказал Василий. – Из «Ихилов» меня поперли…
– за пьянство? – мне становилось все веселее.
– нет, – помрачнел Василий, – я приставал к пациенткам. А это и правда – моя дочь?
– она во втором меде учится.
– а что у нее по гистологии?
– ну… а что? ну я пересдам. – Анька заныла, – это же тоска…
– моя! – сказал Васька, – не, ну говорил я Гальке – не желай спокойного дежурства…
И мы поехали – в нулевую…
Женька упала на ровном месте. Место было гладкое, плитка к плитке – как пол в поликлинике. Конечно, когда в декабре идет дождь, а потом идет снег, то потом вообще ничего не идет – все падают. Женька полежала немного, подумала, и решила – надо вставать. И сразу поняла – левой ноги нет. Она заплакала – потому что жизнь кончилась, едва начавшись. Завтрашний тур в Эмираты ей не светил. Прохожие вызвали «Скорую», и Женька ждала помощи, разглядывая ботинки, кроссовки и сапоги. Унылый врач «Скорой помощи» расстроился, что Женьку придется везти в травму, и, стало быть, поход в сауну ему сегодня тоже – не светил.
1 Градская встретила Женьку щербатыми кафельными полами, ее долго возили из кабинета в кабинет, мяли распухшую ногу, писали бесконечные бумажки, а к вечеру, наконец, определили в хирургию, к четырем падшим бабушкам и молодой, но с проломленной головой, тетке. Компания подобралась хорошая, и, получив пятно пшенной каши с маргарином, Женька уснула, забыв позвонить маме и ГМО – Гражданскому Мужу Олегу. Тот сам взорвал спящую палату «Турецким маршем», и проорал в трубку – «ты где? мы сейчас к тебе едем! все везем с собой!» Женька, всхлипнув, сказала, что в 42 палату 4 этажа хирургии его сейчас не пустят, да и всех остальных – тоже. Потому что больной здоровому не друг, не товарищ и не сестра милосердия. Олег ответил обычным «лучше гипс и кроватка, чем гранит и оградка», и пообещал прийти завтра. Больше Женька не спала и все смотрела на стрелу Ленинского проспекта, всю в желтых фонарях и красных всполохах машинных огней.
Утром прибежала палатная сестра, за ней прибежал палатный врач, и все засуетилось, будто в шейкере смешали все отделение хирургии. Все бегали, натыкаясь друг на друга, санитарки елозили тряпками по полу, грохотали кухонные лифты, медсестры, крича» Шестая! на укольчики! Восьмая – на забор крови!» обходили палаты. Потом пришло светило. Молодой зав. отделением, хирург от Бога. «Да ради того, чтоб к нему попасть, люди сами ноги ломают» – доверчиво сипела Женьке в ухо ходячая бабушка.
Хирург, отбросив простынь жестом, каким пианист поднимает крышку рояля, пробежался по Женькиной лодыжке, дал указания, отошел. Вернулся. Еще раз провел длинным и нервным пальцем по ступне, покачал головой и сказал, что оперировать будет сам, завтра, в 9.15. И опять все забегали, а потом всё стихло.
Под обычную больничную вонь, к которой привыкаешь за ночь, Женька опять уснула. Проспала она и обед. Вечером бабушек стали посещать, запахло мандаринами, как под елкой, и загудели жалобы и вопросы – «там болит, тут болит, ничего не помогает, как кошка? полил цветы? чего ела? кто заболел? звонила? а он?…»
