А ведь прав один из политиков, который воскликнул недавно (Жорж, на первый слух, воспринял ту речь, как проявление одиозности публичного деятеля): надо ворам ставить памятники! – пусть их дети и внуки сгорают от стыда за то, что их папа или дед был вором, жуликом, мразью!
Жорж поймал себя на мысли, что, в раже гневного обличительства, слишком высоко забрался, невольно возвысился к политике, к тому, на что повлиять не может. Нет, увольте, разобраться бы с собой! Надо плясать от собственного, непосредственно пережитого.
Наконец, утомившийся, он повергся в кресло, уронил голову в ладони и замер.
Он снова и снова прокручивал в памяти автобусную ситуацию. Гневная, полуобморочная фантазия лепила свои фрагменты к обрывкам воспоминаний. После многих прокруток сложился клип, из картинок и мыслей, свершившихся и мнимых, в котором развязка давала начало новому, возможно, великому и, возможно, жуткому сюжету…
«…Когда Жорж осознал, что деньги украдены, он вдруг, вопреки панике души, увидел себя со стороны: растерянного, жалкого, озирающегося, шарящего по пустым карманам. Тут же, с бешенным внутренним содроганием, он понял, что за ним сейчас, конечно, наблюдает вор-карманник – гадкое существо, которое его унизило и теперь имеет возможность наслаждаться низостью и бессилием, потому что низость и бессилие человека – и есть показатели состоятельности, успеха этого недочеловека. Чтобы не доставлять оному удовольствие, Жорж перестал озираться, перестал прощупывать складки одежды, перестал обследовать труднодоступное в автобусной толчее пространство под ногами. Он оцепенел, как истукан, остановил взгляд на оконном проеме. Автобус затормозил, люди стали выходить, натыкаясь на истукана, – застывшего от внезапной боли человека, – и что-то ему говоря.
…Человек, окаменевший от беды, от обиды, превращался в Истукана с большой буквы. Истукан ничего не слышал, как, впрочем, и не видел, а лишь чувствовал, представлял того, кто сейчас смотрел на него, поверженного, возможно, только краем своего шакальего глаза, того, кто стал его личным врагом. Да, у Жоржа-Истукана, вместе с новым статусом появился личный враг. Он еще не знал физиономии врага, но этот враг – был! и находился рядом. Этот враг становился виновником всех его потерь: бывшего артиста, эстрадного кумира с богемным обликом, когда-то имевшего много друзей, поклонниц… и всего прочего, что может быть отнесено к богатству человека. Истукан гнал от себя крупицы самокритичности, которые могли бы уличить его в иезуитстве, облегчающем выход из, возможно, безнадежной ситуации, проповедующем бесполезное лечение окончательно запущенной болезни. Истукан решительно упрощал то, что было ранее, и свершившееся минуты назад, сминал свою бывшую осторожность, спрессовывал всю сложность в твердый каучуковый шарик…
…который, далее, уже без участия Истукана, вылепился в упругую кисть гадкой руки, в отвратительные осьминожьи щупальца, змеино вползающие в чужие карманы…
…щупальца, которые обиженный Истукан, должен изловить, поймать, сжать в своей железной ладони (с этого момента ладони у него железные), посмотреть в ненавистные шакальи глаза!..»
Жорж решил, что для выбора наилучшей позиции, в которой ему должно расположиться в бою, необходимо собрать как можно больше информации о карманных ворах. Задача в принципе очень трудная, но он и не будет пытаться проводить сколько-нибудь существенное исследование, потому как не собирается писать диссертации на эту криминологическую тему. Достаточно будет просто освежить в памяти вполне доступную информацию – из всего, что он когда-то слышал, читал и, возможно, еще узнает в ближайшие дни.
