Читать онлайн Евгений Будинас - Давайте, девочки

А потом троллейбус захохотал.

Не сам троллейбус, разумеется, хотя и его видавший виды корпус затрясся от хохота пассажиров, когда в хриплых динамиках прозвучал призыв приобретать талоны на проезд. В самом обращении не было ничего смешного. Но верзила-водитель, загромождавший кабину, как шкаф, вдруг пролепетал его тоненьким голоском Красной шапочки из анекдота.

Все просто: девчушка лет пяти сидела у водителя на коленях, она и говорила в микрофон. Но кому нужны эти объяснения, если смешно.

Троллейбус, вымытый дождем, только что свалившимся с чистого неба, пронзительно синего, каким ему и положено быть в сентябре, катил веселый и оранжевый, как три тонны мандаринов. Бывает такой дождь, его почему-то называют слепым, хотя от него все оживает прямо на глазах. И настроение поднимается, и сразу становится ясно, что тебе повезет.

Вот хотя бы, с этой девицей, вымокшей и слегка растерянной – у нее зеленые, немного безумные глаза и большой чемодан у лихо расставленных ходуль на высоких шпильках. Рукой ухватилась за поручень, вторая – в бок, осанка гусарская, пусть пупок и не прикрыт ни маечкой, ни тем куцым лоскутком, что у них теперь называют юбкой… Смело и беззащитно.

Слишком растерянная улыбка и слишком длинные ноги, чтобы оставить все это просто так.

– Девушка, вы едете в Калининград?

– Да.

– Поездом в десять двадцать?

– Да…

– В первом вагоне?

– Вы что, мент?

– Нет, йог. Это про меня двадцать лет назад писали в «Литературной газете». Помните? Вы как раз только родились… Вначале я каждое утро стоял на голове по десять минут. Потом уже по часу сорок пять. Самоусовершенствование!

– Круть! Но угадали вы прикольно…

– Про ваш возраст?

– Нет, про поезд и вагон…

– Да у меня приятель едет в этом вагоне. Хотите, я с ним поменяюсь?

– А он – тоже прикольный?

– Кто?

– Ну этот ваш приятель…

– Меня вам уже мало?

– Это – смотря чем вы занимаетесь, когда не стоите на голове…

– Еще я могу носить чемоданы.

– А серьезно?

– Серьезно я умею только валять дурака. И подавать надежды… Ну вот, а сейчас я угадаю, как вас зовут… Неужели Леной?

Старый и беспроигрышный трюк. Снова брякнул первое, что пришло на ум. Не попал бы – тут же забылось бы, но вот угадал, судя по изумлению ее зеленых.

– По паспорту я вообще-то Алена, а друзья зовут… Ну, в общем, Лен… – Она уже была на крючке. – Это у вас, кажется, называли «случайным знакомством»?

– Что значит «у вас»?

– Ну, в ваше время…

Что она знает про «ваше время»! Но подвернулась кстати: по крайней мере, в поезде будет чем заняться. И зовут удобно – так же, как его давнюю, еще школьную любовь, даже короче.

Уезжать из Минска в одиночестве ему совсем не хотелось. Хотя обычно в середине сентября он любил обрываться в Вильнюс, где устраивал себе сентиментальные каникулы, разбередив душу воспоминаниями юности.

При этом он каждый раз собирался закончить свою «Повесть о первой любви», с которой когда-то (еще студентом) начал литературные упражнения. Однажды он даже отнес рукопись в редакцию, где ее прочли и отвалили «за бездуховность главного героя». Десятки раз потом он брался что-то там подправить, изменить, учесть какие-то замечания, но откладывал, отвлекаясь на более срочные дела.

Это было не совсем честным по отношению к началу. Ведь никаким писателем-то он быть совсем не собирался, и полез он в это дело лишь с одной целью – сообщить миру о своей Необыкновенной, Единственной и Неповторимой Первой Любви. А все остальное – за целую жизнь – написалось у него как бы в отвлечение. Все остальное – суп из топора…

Но на сей раз он ехал с твердым намерением все-таки рассчитаться с этим своим долгом. Даже если для того, чтобы «Вернуть Королеву» (так теперь он придумал назвать повесть), придется застрять в Вильнюсе надолго.

Завтра же он пойдет в Нагорный парк, где они познакомились во второе воскресенье сентября тысячу лет назад… И снова зазвучит щемящая, как старая запись Клавдии Шульженко, мелодия-рондо – с одной по кругу возвращающейся темой, прерывистая, словно рокот мотора в небе, где кружит и кружит сиреневый биплан, то едва различимой точкой взмывая в горку и затихая, то приближаясь и вырастая в стремительном пике…

И листья под ногами снова зазвенят, как фольга от шоколада, которую Ленка старательно расправила на гладкой поверхности кафельной печки и разглаживала розовым ногтем мизинца… Она стояла, набросив на плечи мамину шаль…

Жаль… Как же давно это было. И как безвозвратно кануло, впрочем, так ничем и не заместившись. Первая любовь, звонкий шелест пожухлой листвы…

Только звуки обладают свойством так навязчиво возвращаться и будоражить память.

– Эй, дядя, да куда же вы с моим дурацким чемоданом! Дайте я сама… Он же тяжеленный!.. Вы что, и впрямь со мной поедете?.. Это круть! А как же вы без билета?

Знала бы она, сколько раз он отправлялся этим поездом – до Вильнюса тут всего-то и было три часа езды. И никакого билета не брал, легко сговариваясь с проводником на отдельное купе за ту же трешку… А там пообедать в «Неринге» – и можно обратно… Время на дорогу? Только идиоты считают его потерянным. Когда еще можно просто подумать, глядя в окно!

Конечно, это было давно, задолго до того, как здесь появилась государственная граница, нелепым образом сразу отделившая его от города детства. Хотя с пересечением границ у него лично проблем нет: влиятельные друзья-литовцы с его «исторической родины» позаботились, вручив ему полноценный европейский паспорт вместе с окончанием «ас» в фамилии.

Вот поезд тронулся и покатил – из страны огурцов и совковых порядков в страну янтаря и недоразвитого капитализма.

– Слушай, – говорит, а зелеными уставилась. Едва присела на откидном стульчике напротив, едва нагнулась, чтобы скинуть босоножки, отчего бретелька маечки непринужденно отвисла, а там – то, что полагается для глубокого знакомства. – Слушай, давай сразу будем на ты…

Сразу и будем. Боже, как это знакомо, как известно все, что следует за этим «сразу», насквозь ее выдавшим.

Но нет, он успел еще зачем-то показать ей свою последнюю книжку. И даже размашисто подписал на память.

Хотя это, пожалуй, лишнее…

Какое же безобразное количество раз с ним все это было! В точности так, или не совсем, или совсем не так, но одинаково неотвратимо. И привычно, включая неудобство вагонной полки, – хорошо еще, что удалось перейти в спальный вагон, правда, теперь уже не за трешку…

– Круто, блин, ой как круто! – задвигалась, застонала, хотя и не совсем впопад, что сразу ему обозначило не пылкость и подзавод, а наивную старательность.

– Ну ты и даешь! – Знает откуда-то, что мужиков надо громко хвалить.

Тут и его неожиданно подхватило. От похвалы что ли? От этой детской старательности? Давно так не забирало…

Но тут же и звонок – предупреждение об опасности: только не раскисать, обретая это очередное «сокровище». Ведь так же неотвратимо, как сейчас она его оседлала, так и попрыгает дальше. А чтобы не расстраиваться, надо не настраиваться, как наставляла Ленкина (его школьной любви) мамаша, конечно, совсем по другому поводу. Имея в виду, что если мальчик после восьмого класса полюбил девочку, которая уже перешла в десятый, то для девочки это может еще ничего и не значить.

Ладно, хоть на второй заход ее хватило – ему по-прежнему нужно минимум два раза кончить. Вот затихла теперь, по-детски свернувшись калачиком, поджав коленки к груди, выгнув дугой спинку с позвонками, проступившими жалкой белизной бугорков…

– Эй, маленькая, ты меня уже бросила?

– Ты с ума сошел! Я, между прочим, своим парням никогда не изменяю.

Тут с ума сойти и слететь с катушек. Чтобы в одной фразе столько несоответствий… Впрочем, насчет «своего парня» – это как раз польстило…

– И не говори мне так. Я не маленькая.

– Конечно же, ты большая. Маленькая – это я так буду тебя звать. Или Малая, а еще лучше – Малёк. Так в Польше называли маленькие потешные автомашинки, в которых некуда девать ноги.

– У меня они длиннющие… Но ладно. Это круть. Меня так еще не называли… Только я минут десять посплю… О'к?

Ладно. «О'к», так о'к, если уже и «о'кей!» они сократили для упрощения… Оставшись один, он подавил легкое раздражение и задумался о своем.

«Дети подземелья» – так однажды он их для себя обозначил. Этих юных и хищных искательниц, только и способных на «сразу»: так вот отымешь по полной, по-быстрому трепыхнуться, оторвав запретное, чтобы тут же испуганно юркнуть, как в норку: «Знала бы моя мама!».

Что потом – ей наплевать, ничего для нее это не значит. Да и не верит, не знает, что бывает еще какое-то потом, если сразу все так выхитрилосъ.

Увидела, кинулась и дала. Дала, отряхнулась, как кошка, ну еще чуть, может, помедлила, потянувшись, сладко зевнув, и метнулась дальше…

Это в наше время еще было так: трахнулся – значит твоя, хоть женись. Во всяком случае, раз дала, то жениться – не жениться – это уже тебе решать…

Впрочем, может, так никогда и не было? Твоя, не твоя – откуда он знает. Он же не проверял всех случайных «попутчиц» на преданность или на готовность выйти замуж. Всегда радуясь, если так везло, что все само обрывалось…

Но вот уже проводник, громко постучав ключом в дверь купе, прошел в конец вагона, что-то бурча себе под нос и шатаясь как пьяный; поезд замедлил ход, и за окном поплыли первые домики частного сектора на солнечных склонах холмов.

С этих домиков, с палисадников, утопавших в жасмине и сирени, но это весной, с желтых с прочернью подсолнухов и никогда не поспевающих помидоров и начинается город. Уже видна телевышка – легкая, как шахматная королева среди беспечно сдвинутых с доски фигур с островерхими крышами, куполов и шпилей костелов, где темно-зеленая и багровая плесень черепицы венчается в синем позолотой крестов…

Значит, приехали.

– Пока, Малёк. Ты только не расстраивайся, – уже на перроне сказал он, с извиняющейся улыбкой. – Я тебе обязательно и очень скоро позвоню… И вообще, держи хвост пистолетом.

Сказал с облегчением. Но где-то внутри неожиданно защемило – от несбыточности, от того, как безнадежно она ему сразу не принадлежит.

– Я сама… тебе позвоню… Как только мне снова понадобится поднести чемоданы.

Нормально. Похоже, он неплохо пристроился. Едва разменяв седьмой десяток.

Рыжюкас шел пешком. От вокзала до дома было довольно далеко, но хотелось окунуться в город сразу.

Улица вела вниз, ветерок нес навстречу соленую свежесть и морской запах. Город был далеко от моря, но ему почему-то всегда казалось, что оно рядом.

В этом городе он вырос. Здесь его и прозвали Рыжим.

Нет, на голове у него все вполне пристойно, не считая лысины. Хотя совсем недавно (в историческом, конечно, масштабе) его и таскали на школьные педсоветы за вечно обросшую голову с модной тогда прической «а-ля Тарзан». Фамилия у него, конечно… Но фамилия еще не повод. У него, например, был вполне приличный коллега с редкой фамилией Кретин. Так ему даже в бухгалтерии ударение ставили на первом слоге: «Товарищ Кретин, распишитесь»…

Улицы в этом городе такие узкие, что можно перескочить с балкона на балкон. Правда, никто не прыгает. Над подъездами старые, как катехизис, и такие же пыльные фонари. Зато ровные плитки тротуара неприлично чисты. По такому тротуару неловко идти в пыльных ботинках. Раньше на каждом углу торчали чистильщики обуви. Теперь – даже в самых шикарных отелях самообслуживание: профессия отжила свое… Рыжюкас воровато оглянулся и, сорвав с клумбы большой темный георгин, смахнул им пыль с носков туфель. Георгин был прохладный и мягкий, как бархат скатерти со стола президиума.