Ежедневно, ежеминутно приносящие горе татарскому народу годы войны… Достигшая последнего предела безнадёжность послевоенного лихолетья!.. Об этом периоде много произведений создано татарскими писателями. И хотя многие из произведений не лишены искажений и приукрашиваний, но в них встречаются и правильные, отчётливые мысли, зоркий взгляд на действительность, горькие выводы. Что ни говори, крестьянство хлебнуло немало горя из-за принудительной коллективизации и перегибов власти!
Живший в 116–27 годах до нашей эры римский писатель и учёный Марк Теренций Варрон>65 в известном трактате «О сельском хозяйстве» пишет: «Орудия труда делятся на три группы: говорящие, мычащие и немые. Говорящие – это рабы, мычащие – быки, а немые – телеги». В истерзавших крестьянство колхозах эти понятия поменялись местами. Телеги – заговорили, они постоянно скрипят, просят смазки. «Немыми» стали собственно крестьяне, раз и навсегда замолкшие в тридцатые годы. И только быки не отдали свою позицию, хотя нет, вру, они, позабыв своё главное предназначение – страстно любить прекрасных тёлочек, впряглись в хомут, превратившись в безропотных меринов.
Со времён установления советской власти в стране голод стал постоянным спутником крестьян, мёртвой хваткой вцепился он в горло деревенскому люду и отпускать не собирался.
Рассказывает моя современница Мунира Гатауллина, жительница села Мелля-Тамак Муслюмовского района. Умная, образованная, искренняя женщина!
«Тёплые майские дни 1944 года… Нет мужчин, нет тракторов. Телеги, сани разбиты. С осени большая часть урожая осталась на корню. Всем строго-настрого запретили приближаться к колосьям, не разрешалось даже охапку унести. Осень. Льют дожди, падает снег, старики и старухи в голос рыдают на краю поля. По полю ездит лишь тарантас, на котором гордо восседают председатель и уполномоченный из района. Если завидят старух, баб, ребятишек, вышедших с мешками под мышками набрать немного зерна, живо затопчут. Больше половины даже убранного в скирды урожая осталось мокнуть под дождём на полях. Мы, детвора, в то время не понимали масштабов трагедии, но наши родители, глядя на осиротевшие нивы, не могли сдержать слёз… В зиму вошли с пустыми амбарами. Ох и длинными, ох и тяжкими были зимы в эпоху Сталина! У нас очень большая семья. Отцу Мухаметхану пятьдесят исполнилось, он инвалид финской войны, хроменький. Миловидный и добрый. Когда мама умерла, папа женился на молодой. С нашей новой мамой в дом пришла и её дочка двадцать девятого года рождения. И нас пятеро! Потом у них народилось ещё два ребёнка. Сейчас уже не помню, как мы пережили зиму, что ели. Страшные будни той зимы забылись, были перекрыты трагедией, разыгравшейся по весне. Наконец-то появилось солнышко, по которому все успели соскучиться за зиму. Освободилась от снежного гнёта земля. На рассвете мама, повязав фартук, выходит в поля, мешки-котомки брать не решается, боится, бедняжка! Хорошая память была у нашей мамы, она всегда знала, где что лежит: там остатки стога находятся, тут скирду не до конца вывезли. Не решаясь идти по дороге, женщины идут к остаткам скирды, по колено утопая в грязи. Зубами отрывая колоски от сырой соломы, обливаясь потом от напряжения и страха, набивают они подолы. Волоча налипшие на лапти огромные ошмётки грязи, окружными путями возвращаются домой и падают в изнеможении. Мы, ребятня, быстро-быстро принимаемся мять и провеивать колоски. Чтобы стукачи не пожаловали, активисты-коммунисты не увидели, остатки соломы сжигаем в печи. Положив в нагретую печь лист жести, сушим зерно. Почти в каждом доме есть ручная мельница. Её тщательно прячут от чужого глаза. Чтобы не было слышно, зерно мелем в погребе. И как вознаграждение за все страхи и старания – праздник: распространяя кисловатый запах по всему дому, в старом чугунке варится каша. Восемь детей в шестнадцать голодных глаз неотрывно смотрят на котелок…
