Давайте помолимся! (сборник) - страница 72

За железными дверями Чёрного озера, где хранятся папки тюремных дел, много моих интересных мыслей рассыпано по протоколам.

«Сегодняшние колхозники в пять раз хуже крепостных крестьян живут, они лишены прав!» – сказал я на одном из допросов. Кто может возразить мне, мол, я ошибаюсь? Сегодня мы на миллионах фактов убеждаемся в правильности моих слов.

«Аяз занимается подстрекательством, утверждая, что нужно избавляться от колхозного рабства и переходить на американскую фермерскую систему», – написал кто-то из моих приятелей и завизировал написанное благословенной подписью. Ну, потеряла ли сегодня актуальность высказанная мной когда-то мысль?

Памятливые были у меня товарищи, да?! «Аяз считает, что в списке личностей, внёсших решающий вклад в победу в Отечественной войне, преувеличена роль Сталина. Тяжёлую телегу войны, по его утверждению, тащили такие маршалы, как Жуков^>97, Конев^>98 и им подобные. Именно они вели нас от одной победы к другой!.. Аяз несправедливо оклеветал нашего великого вождя!» – утверждал один из них.

Подумайте, дорогие мои! Сумел бы сказать такое человек, обжирающийся белужьей ухой и жареными рябчиками?

«В Советском Союзе нет возможностей для творчества. Стоило только журналам «Звезда» и «Ленинград»^>99 взять курс на публикацию произведений, раскрывающих истинное положение дел в стране, как Центральный комитет особым постановлением тут же и «прихлопнул» их. В стране нет свободы творчества. До читателя доводят только произведения, насквозь пропитанные хвалебной лестью», – утверждал я когда-то. Сегодня говорю открыто: я дерзнул высказать смелые и правильные мысли! МГБ тоже не спало, подсылало ко мне агента за агентом, расставляло ловушку за ловушкой. Вот что донёс один из агентов, позже превратившийся в благочестивого друга: «Для того чтобы споить Аяза и выведать у него секреты, я взял у сотрудника МГБ Михеева сто рублей, водкой напоил, порученную Михеевым историю рассказал. Пьяный Аяз выслушал историю и сделал такой вывод: «Пока в руках есть силы, нужно, используя каждый удобный случай, бороться с советской властью».

На Чёрном озере я просидел до конца 1950 года, потом меня перевели в пересыльную тюрьму, что была под Кремлём. Перед самой отправкой на этап нас повели в баню, где мы с Гурием Тавлиным помылись. Гурий подарил мне два «сувенира» на память: гладкую прочную иглу, сделанную из рыбьей косточки, и блестящую крепкую, прочнее железной, пуговицу из высушенного хлебного мякиша. Дорогие подарки моего друга Гурия долгое время путешествовали вместе со мной.

В пересыльной тюрьме нас объединили в большую группу и, погрузив в чёрный грузовик без окон, повезли на вокзал. Гурия в этой группе не оказалось. Меня отправили в далёкое путешествие, а Гурий сидел в местных тюрьмах.

После возвращения из лагеря, поступив на учёбу и начав работать, я женился, и, конечно же, на самом почётном месте свадебного стола восседал Гурий Тавлин.

О, перо! Какая тайна на душе – открой,

Расскажи про всё, что было до сих пор с тобой.

Проливая на бумагу слёзы из очей,

О печалях нам поведай на душе твоей[7].

Дэрдменд^>100

О тяготах этапирования написан не один том, отображены тысячи трагических случаев. А моё первое путешествие в вагоне-тюрьме было весьма содержательным и интересным, и с попутчиками повезло. В нашей дорожной камере народу было немного. С московским врачом евреем Яковом Борисовичем Цудечкисом мы и в лагере старались держаться друг друга. Второй сокамерник также был московским профессором по фамилии Хинчин. Третий, тоже еврей, всю жизнь проработавший в министерстве Внешней торговли, до самой старости не показывавший носа из-за границы, не вкусивший всей «прелести» советской власти, перенесённое из сказки в наши суровые реалии дитя природы, старик по фамилии Ольгерт. Они ехали из Москвы, а меня к ним подсадили в Казани. Когда поезд тронулся и немного отъехал, с верхней полки спустился ещё один зэк. Босой, в штанах с несуразно короткими брючинами, худощавый, двухметровый русский парень Митя Афанасьев. К этому скуластому рязанскому жердяю с открытым лицом и добрыми глазами я в считанные минуты проникся уважением. Если москвичи со своим небольшим тюремным опытом представлялись наивными, безобидными существами, а я, по сравнению с ними, вообще – телёнок, то Митя – власовец, до того как оказаться в тюремном вагоне, сумел выжить в аду, помотался по Европе, натерпелся ужасов плена, в общем, хлебнул лиха за десятерых.