Это небольшая сумка, в которую я складываю самые важные сердцу вещи. Любимую одежду, книги, конспекты, мамину фотографию, кое-какую косметику. Мне много не нужно. До смерти мамы я жила не в роскоши и умею обходиться малым. Нет, мы не бедствовали, но и не шиковали, как сейчас. С папиной стороны ей отправляли деньги раз в месяц стабильно — за это им с поклоном. Потом мама умерла. Авария. Несчастный случай. Если честно, то если бы меня спросили тогда, что лучше: отец или детдом? Я бы выбрала второе. Ну, если бы знала наперед, в какой ад мою жизнь превратит его настоящая жена.
Анастасия Егоровна меня ненавидела люто. Нет, я ее не виню, наверно, ведь вряд ли кому-то понравится воспитывать ребенка от другой женщины твоего мужа, но…все равно, она была чрезмерно жестока. Если кто-то читал Золушку, то понимает о чем я. Все по канону. Будто это я виновата, что родилась на свет. Будто я виновата, что у моих родителей случился секс. Будто я виновата, что он не хранил ей верность…
Верность…какое странное слово. Интересно, а она вообще существует? Так, ладно, это философия в конце концов. Наверно, если копнуть глубже, то брак с Ильясом и для меня был спасением в каком-то смысле — вырваться из отцовского дома мне хотелось до дрожи. Тут во что угодно поверишь: и в принца на черном БМВ, и в любовь до гроба, и в верность. Я сама виновата, что создала образ, в который верила. Нет, он ничего мне не обещал, это я увидела в крохах его внимания то, чего нет.
Спасибо, теперь я вижу лучше. Розовые очки сняты и убраны, чемоданы собраны, пора и честь знать.
Одеваюсь просто: легкий сарафан, а сверху вязаный джемпер, потом собираю волосы в хвост и выхожу из спальни. Слышу, что он внизу. Мне бы хотелось посидеть тут еще, чтобы «разминуться», но судя по часам, на работу он не собирается. С чего вдруг? Ай, ладно, неважно уже. Ждать, чтобы пришел и застал меня врасплох, я не собираюсь. Сделаю все сама, когда готова, а не как вчера в гостинице внезапно. Главное побыстрее.
Спускаюсь наспех и сразу вижу его. Ильяс сидит за нашим большим, стеклянным столом, читает что-то в телефоне, но резко поднимает глаза на меня. Потом на сумку. Потом снова на меня. Вижу, как его и без того карие глаза темнеют до состояния полной ночи, и застываю на последней ступеньки.
Что-то сейчас грянет. Кожей чувствую.
- Наконец-то ты проснулась. Присядь.
- Ни к чему, я…
- Дарина, сядь.
Не орет, но тон такой, с которым лучше не спорить. Ладно. Нам действительно нужно поговорить. Наверно? Не о том, что произошло, а о разводе. Да. Ради этого присяду.
Малодушная ложь! Но не бежать же из квартиры, в самом деле. Только бесить его, зачем? Сейчас все по полкам разложим и до свидания. Зачем ему держать меня рядом? В этом нет никакого смысла.
Поэтому я ставлю сумку у стены, потом подхожу и отодвигаю стул.
- Сок?
- Нет.
- Ни к чему морить себя голодом, Дарина. Поешь и…
- Я и не собираюсь. Хочу побыстрее закончить и уйти.
Глаза темнеют сильнее, а улыбка, которая играет на его губах, больше похожа на оскал. Черт. Что-то мне подсказывает, что я снова сплоховала: наивная, поверила, что все будет так просто? Но, черт возьми, я правда не понимаю! Какой смысл держать меня?! Он меня не любит!
Тишина давит. Я пытаюсь разобраться и найти хоть какой-то намек на «ответ», но в упор его не замечаю. Зато стук графина о стекло здорово нервирует. Нет, Ильяс его не швыряет, а просто ставит, можно сказать, что даже аккуратно, однако звучит этот тихий «тук», как какая-то точка. Или жирный гвоздь в мой гроб.
