Дай мне знать, если все еще… - страница 4

Он был хорош собой. Любая одинокая девушка в возрасте двадцати пяти – тридцати пяти лет, легко бы представила его в роли мужчины своей мечты. И, даже, некоторые замужние женщины украдкой представляли его в роли любовника. И с этой ролью, в реальной жизни, он чертовски хорошо справлялся. Черные волосы, глубоко посаженные зеленые глаза, прямой нос и слегка угловатая форма лица, на котором при улыбке «играли» лицевые мышцы, а с правой стороны появлялась глубокая ямочка. Да, он был очень хорош собой. В его крепкой руке миниатюрная чашка эспрессо представляла собой жалкое зрелище. Выглядел такой тандем как-то неуместно, но вот именно такая рука прижимала к себе намертво женскую талию, и было абсолютно неважно, что случится через несколько секунд.

Такие мужчины не привыкли получать отказ в чем-либо: от деловых контрактов – до обладания женщиной, которая привыкла жить в одиночестве и всецело полагаться только на себя. Сделав несколько глотков кофе, он наклонился к официантке, и на щеках девушки мгновенно вспыхнул яркий румянец. Несколько коротких фраз, его самодовольная улыбка и в руке небольшой клочок бумаги. Девушка отдавала записку как-то нерешительно, и со стороны было похоже больше на тайную передачу чего-то запретного, нежели на обычный клочок бумаги.

Тяжелые шаги, поток холодного воздуха и резкий хлопок дверью. Он получил то, что хотел.

В жизни столько крутых поворотов, что на одном из них ты, обязательно, рухнешь. Так случилось со мной в одно октябрьское утро. Октябрь я не любила. Было слишком зябко, чтобы оголять щиколотки, и слишком непредсказуемо, чтобы выходить из дома без зонта в булочную за углом, укутавшись в шерстяной шарф. Но в этой стране октябрь быть нежным, теплым, солнечным. Только изредка были дни, когда холодный ветер срывал с крыш черепицу, а шерстяной шарф становился единственным спасением. Я, как самый настоящий маньяк, вдыхала запах корицы с такой жадностью, что, иногда, мне казалось невозможным делиться этим удовольствием с кем-либо еще. В семь часов утра в булочной уже была свежая выпечка. Я приходила сюда в семь тридцать и забирала с полки мягкий и сочный штрудель с яблоками и корицей. Когда домой я возвращалась со свежеиспеченным штруделем, мой завтрак всегда превращался в настоящий ритуал. Легкий овощной салат или омлет, а затем – крепкий кофе и моя истинная слабость с пьянящим ароматом корицы.

Октябрь здесь был теплым, но, иногда, капризным. И зима здесь, говорят, другая. Снег – редкость, а дневная температура в пределах десяти-двенадцати градусов тепла – норма. Холод всегда был для меня настоящим вызовом. А когда он сковывает не только снаружи, но и внутри, становилось тяжело дышать полной грудью. В тот вечер, когда я сбрасывала в чемодан свои вещи без разбора, за глотком воздуха мне приходилось высовываться в открытое окно. Больше никогда, с тех пор, не ощущала такой жадной нехватки воздуха.

Сложно подсчитать, сколько крутых поворотов было в моей жизни. Могу сказать точно только одно: я всегда находила силы, чтобы после падения подняться. Если разбитая коленка заживает за несколько дней, то душа – не заживает никогда. Она зарубцовывается. Я столько раз слышала избитую фразу: «время лечит», что уже давно перестала на нее реагировать. Оно не лечит. Оно зарубцовывает раны.

– Алло? Бабушка. Наша бабушка. Она… Она умерла.