Воскресенье, 3 августа 1851AD. Восход солнца – 7.54, заход – 16.54. Луна –Iфаза, возраст в полдень – 6, 5 дня.
Караван отправится завтра. Во всяком случае, мистер Зубейр Рахама мне это твердо обещал и даже с самым серьезным видом предложил дать клятву – хоть на Коране, хоть на Евангелии. Я не менее серьезно напомнил ему соответствующую заповедь весьма уважаемого всеми мусульманами пророка Исы ибн Марьям.
Надеюсь, мы оба поняли, что шутим.
Мистер Зубейр, мой давний и, рискну предположить, хороший знакомый – человек, мягко говоря, неоднозначный. С точки зрения господствующей ныне в Англии (не в моей Шотландии!) пуританской морали, он – чудовище. Работорговец (подчас и разбойник), араб-метис совершенно темного, во всей смыслах, включая цвет кожи, происхождения, да к тому же мусульманин, причем самого предосудительного поведения.
Быть арабом, по мнению англичан, очень некрасиво. Нехорошо. Фи! Шотландцем, впрочем, тоже. Пятую строфу гимна сейчас петь уже перестали – но из текста не вычеркнули. «Боже, покарай шотландца!» Взаимно, джентльмены!
Доктор Ливингстон, скучая в своем африканском Эдеме, вывел теорию, согласно которой в чужих землях национальные различия между европейцами становятся незаметными, все они начинают чувствовать себя «белыми» – в противовес «черным» или «желтым». Обобщать не берусь, но я с большей охотой предпочитаю общаться с работорговцем мистером Зубейром, чем с многими из португальцев – и даже англичан. Зубейр Рахама, потомственный купец и авантюрист, в средние века непременно стал бы великим человеком, истинным Синбадом Мореходом. Он и сейчас значит очень много в этих землях. Рахама силен, смел, в меру честен, в меру циничен, к тому же обладает невероятным оптимизмом. Но главное, пожалуй, то, что мы оба ищем нечто, выходящее за пределы обычных желаний и стремлений. Поэтому с первой же встречи легко нашли общий язык.
Я не идеализирую мистера Зубейра. Он вполне способен выстрелить в спину. Любому, включая, конечно, и меня. Может, уже выстрелил бы – но за моей спиной стоит верный Мбомо.
Сейчас Рахама, если я правильно понимаю, подталкивает вождей макололо к войне с южными соседями – матебеле. Вождей матебеле он уже уговорил.
По этому поводу в селении уже третий день царит большое оживление. Еще пару лет назад я исписал бы несколько драгоценных страниц, фиксируя особенности здешних обрядов, танцев, песнопений и военной раскраски. Кажется, именно этого ждут будущие читатели, которыми так искушал меня глубокоуважаемый мистер Вильямс, мой постоянный издатель. К счастью, у меня хватило осторожности заранее не подписывать договор. Боюсь, надежды упомянутых читателей на этот раз будут обмануты. Дело не только в моей болезни, мешающей регулярно вести записи. В последнее время я почувствовал, что африканская «экзотика», весь этот «color locale», стали восприниматься мною, как обычная и привычная данность. Люди, как люди, обычаи, как обычаи – столь же дикие и своеобразные, как и традиции европейцев, не говоря уже об обитателях Северо-Американских Штатов.
Впрочем, одна из песен, слышанных вчера вечером, мне чрезвычайно понравилась. Начинается она так:
Когда наш вождь поднялся на высокую гору,
Он просил о силе и мужестве, чтобы победить врага.
Он сказал: выпьем из чаши мужества, чаши, сделанной из вражьего черепа,
Это чаша боли и скорби, чаша борьбы и победы.
