– Короче, когда я вечером понял, что вместо Ижевска я – во Владике, то настроение мое было очень хреновое. И что обидно, корешей у меня во Владике навалом. А записная книжка осталась дома.
– Так ты бы по ЦАБу[9] узнал адреса и телефоны дружбанов, – и Звягинцев весело посмотрел на стоящих вокруг Монзикова гаишников.
– Да ты что, дурак, что ли, или где? Я же говорю тебе русским языком, что книжку я забыл! А там все адреса и телефоны моих корешей. Я что, по-твоему, должен еще и фамилии ихние помнить? Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков смотрел на Румянцева с нескрываемым удивлением. – Ведь если б я помнил хоть одну фамилию или имя? Все ведь в книжке моей записной. Догнал, а?
– А-а-а! – только и услышали от отличника и гордости взвода Румянцева.
– Я ж, понимаешь ли, с флота с ними не виделся. Может, кто-нибудь и помер, или еще того хуже – переехал в другой адрес? Я правильно говорю, а? Смекаешь?
– Да уж, это точно! – вставил Звягинцев.
– Я же всего только три года, почитай, вместе с ними прослужил. Разве ж запомнишь так сразу и имена, и фамилии, и адреса? Ты сам-то посуди? Я правильно говорю, мужики?
– Васильич! Ты б тогда лучше бы нажрался, что ли? – решил вставить Румянцев. – Раз такое дело, то я бы нажрался, обязательно бы нажрался бы.
– Правильно мыслишь, лейтенант! Молодец. Старлеем будешь! – и Монзиков со Звягинцевым и подошедшим к ним старшиной Мансуровым дико заржали. Гомерический смех длился с минуту.
– Ладно, ржать-то! Давай рассказывай лучше, – занудливо, но несколько напористо произнес Румянцев.
– Я, значит, вышел из ментовки[10] и пошел сразу же на дорогу. Смотрю, значит, стоит восьмерка. Фары выключены, а двигатель работает. А уже темно, ночь почти. Думаю, не иначе как что-то не то. Я правильно говорю, а?
– Да. У меня тоже был случай, когда я подошел к мотоциклисту и говорю ему… – Румянцев не успел докончить, как Монзиков продолжил.
– Подошел я к нему, значит, тихонечко, дверцу рванул на себя. Он как заорет благим матом. Спросонья. Я и говорю, документики, мол, предъявите!
– Надо было ему сразу в торец бить! – и Мансуров резко ударил маленьким пухленьким кулачком по своей ручке.
– Тот, козел, получил у меня сразу палкой в нос. Он тут же откинулся, а юшка[11] как потечет, как потечет… – глаза у Монзикова заблестели, на губах появилась пена, слюна так и брызгала.
– Молодец, а!? – с восторгом вставил Звягинцев.
– Ну, думаю, сейчас я тебе покажу, как на меня х… складывать. Я быстренько сдвинул его на соседнее сиденье, сел в тачку и дал по газам. Как я выехал на трассу – даже не помню?! Только этот козел очнулся на 80-ом километре от Владивостока в сторону от Хабаровска. Он долго не мог понять, в чем дело. Когда начал вякать, то я ему посоветовал заткнуться и не вянькать. А он, козел, как будто ничего и не слышал. Начал хвататься ручонками за меня, за руль, за ключи…
– Во падла, а? – с возмущением заметил Петренко, младший лейтенант из Мурманска, который только-только подошел к рассказчику.
– Короче, пришлось мне еще разок двинуть вот этим местом, – и Монзиков показал на правый локоть, – двинул я ему так, что у него вся спесь вышла в одну секунду! Гляжу на него и думаю, чего это он зеньками[12] не хлопает, а? Оказывается, он опять вырубился. Ну, думаю, и попутчик же мне достался?! Решил я его в больницу сдать. Все ж мужик ведь, жалко.
– Ну, ты даешь!? Я б его удушил после всего того, что он с тобой сделал! – со злобой и в каком-то экстазе сказал Петренко и плюнул на пол.
