– А кто же?..
– Кто сам так решил.
– И за дезертирство?
– Какое дезертирство? У нас ополчение. Народная милиция. Не уверен в себе, боишься – не записывайся. Не выдержал, не можешь, не по силам – выпишись. Все поймут, никто слова не скажет. А в бою струсил, сбежал – дело другое. Тут уже не тебе, а с тобой никто не скажет слова. Как жить будешь? Да и нет у нас трусов. У нас люди хорошие, вот увидишь.
Анита выглянула через ограду, легко подтянулась и уселась наверху.
– Скажу тебе. Если опасность, люди серьезно живут. А настанет красота и покой, распояшутся, поди, начнут грызть друг друга. Что скажешь?
Ничего странного и нового в этой мысли не было.Духовная мобилизация общества. Сплотимся ради будущего. Может, настоящая опасность только здесь, но о границе наши газеты предпочитают помалкивать.
Однако, с бедой кончится и самоуправление… и тогда
– … получите наместника и те самые приставучие законы.
– А вот и нет. У нас гарантии. На все годы послевоенного восстановления – прежние нормы. Наместник-то и сейчас есть. Мы же к южному округу относимся. Только он сам по себе, а мы сами по себе.
Старик смотрел совсем довольным. О том, что гарантии гроша ломаного не стоят, я промолчал, естественно.
Если он видел мои вчерашние выходки, сейчас «предостережет по-отечески». И точно.
– Ты вино-то пей. Коньяк проклятый брось, забудь про него совсем. У нас места виноградные. Все заново насадили. Уже и винодельни есть настоящие. Пей смело, одна польза.
Я выпил. Старик начал о повседневном. У семьи сад, половина винодельни, а еще ягодное вино, яблочное, – дело новое, но хорошо началось. Где привыкли с виноградом работать, там и с ягодами удается. Ничего, жить можно. Я решил оставить его в торжественных размышлениях и распрощался, сказав, что мы еще не раз вернемся к этому разговору. Забытая Анита с досадой перекинула через ограду стройные ножки в красных туфельках на каблучке и спрыгнула, только алая юбка взметнулась. Но я удалялся, как будто ничего не заметил.
В столярную мастерскую идти было неприятно в ожидании откровенных или спрятанных косых взглядов. Принял вид сухой и деловитый, но встретили меня простодушно-радушно. Тоже налили стакан, подставили новенький плетеный стул – «Вот, сами испробуйте» – и я, как загипнотизированный, час и другой и, кажется, третий следил за размеренной, молчаливой работой мастера и подмастерья.
Пообедать заглянул в подвернувшийся кабачок, а возвращаясь, свернул куда-то не туда и оказался на самой окраине. В густо заросшем овраге шумел полноводный ручей, горбатый мостик с тремя ступеньками вел к последнему ряду домов. Я увидел маленькую площадь, мутно-зеленую воду. На белом постаменте – черного всадника со старым, страшным, изглоданным лицом и гневно-молодым разворотом плеч. Он с угрозой вонзал бронзовый взгляд в мирные ставни на той стороне канала. Его тень черным крылом достигала воды. Вдруг из тени выступила Марта. Изысканно-нарядная, в жемчужно-сером атласном платье с высокой талией, в треуголке из белых кружев и с кружевным зонтиком. Свернутая узлом коса в серебряной сетке. Присмотрелся: а я тоже там? Увидел и себя. Появилась гондола, раздалась баркарола, но эту романтическую пошлость досматривать не стал, а серьезно задумался: может ли в действительности тень памятника так перерезать площадь Сан Дзаниполо, как мне это вообразилось?..
На закате устроился за столиком, любопытствуя, кто ко мне подсядет, в то же время ведя этнографические наблюдения и ожидая возвращения дозора.
