Собравшиеся нестройно закивали.
– Она и стреляла, напрасно человека убила, молодой был ешшо парнишко, жить бы да жить, зачем он пошел в казармы, не ясно. В итоге сгинул парняга зазря.
– Отставить контрреволюционные разговоры! – Рявкнул Виноградов. – Товарищ Пластинина, объявляю вам благодарность!
Павлин Федорович был доволен. Крестьяне уже не представляли из себя организованной силы. Нужно было выявить зачинщиков и примерно наказать их, чтобы другим было неповадно.
– Кто стоит во главе мятежа, известно?
– Ракитин Максим Николаевич, учитель.
– Его что, тоже призывали?
– Да, он же военный, прапорщик, воевал против германца, в прошлом годе вернулся с фронта.
– Значит, во главе бунта офицерье? – Сняв очки и прищурив глаза, спросил Виноградов.
– Так точно, вместе с Ракитиным прибыли офицеры, они местные, Родимов Тимофей – сын попа, откуда другие взялись, не знаю. Были и эсеры, эти агитировали против Советской власти.
– Где сейчас главари бандитов?
– Неизвестно, но скорее всего где-то рядом, сидят по деревням и заимкам. У нас нет возможности их задержать.
– Тем не менее, мы будем проводить следствие. Необходимо найти и наказать виновных! – Виноградов рубанул ладонью по столу.
– Считаю важным срочно арестовать бандитов Лопатина и Малахова, которые несут ответственность за издевательства надо мною, – сказала Ревекка. – Оказавшись после осады казармы в тюрьме, я стала требовать немедленно отправить меня в Архангельск, как члена Губисполкома, и, когда главарь бандитов Ракитин отказал, объявила голодовку. Они не нашли ничего лучшего, как отправить меня на всеобщее поругание в верхние волости, чтобы вволю поизмываться, а затем казнить. Они разлучили меня с сыном, и я до сих пор не знаю, где он и что.
– Все в порядке, Ревекка Акибовна, – поспешил сообщить кто-то из местных, – мальчик у хороших людей, он ждет вас.
– Малахов – жестокий отвратительный тип, помощник Ракитина, – продолжила Пластинина, – когда меня увозили, он заткнул мне рот бумагой и бросил в повозку, сверху положил мешок на меня и сел сам. Я чуть не задохнулась.
– Не стоит преувеличивать, – возразил Пластининой кто-то из членов исполкома, – вам дали гарантию безопасности и вывезли из города от греха подальше. Вы же знаете, как местные вас жалуют. И мешком прикрыли, чтобы ненароком кто не увидел, и кляп для той же цели, чтобы вы не кричали.
– Почему же такое отношение к товарищу Ревекке? – Спросил Виноградов.
– По причине национальности. Люди темные, не любят евреев, предрассудки.
– Но она же женщина?
– Это никого не остановит, и если бы узнали, что это она призывника застрелила, не сносить бы товарищу Пластининой головы. Здесь края глухие, советская власть не может защитить даже своих агитаторов.
– Советская власть все может, – подвел итог Виноградов, – завтра во всех газетах должно быть помещено мое объявление.
Он достал из кармана лист бумаги и прочел:
– Товарищи крестьяне! Я послан к вам не за тем, чтобы наказывать, как это говорят провокаторы из контрреволюционного лагеря, а затем, чтобы покарать руководителей восстания мобилизованных, эту подлую свору из господ. Виноградов замолчал, в тексте не было указано ни одной фамилии.
– Ракитиных, их несколько братьев, – услужливо подсказала Ревекка Пластинина.
– Ракитиных и других негодяев, расхитивших народные деньги, продовольствие, пытавшихся уничтожить советскую власть в уезде, – продолжил Виноградов, написав карандашом фамилию руководителя бунта.
