– Счастливого возвращения домой! – произнес Розенберг, вставая. – Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – поспешно ответил Супрун.
Когда гостя проводили, рейхсминистр вновь тяжело опустился в кресло и одним нервным глотком допил остывший кофе. Бергер похрустел пальцами.
– Фюрер и впрямь думает выделить Вайсрутениен в отдельный комиссариат? – осторожно спросил он.
– А что еще остается делать? – пожал плечами Розенберг. – Мы обязаны хоть как-то остановить продвижение русских на Востоке. Поголовная мобилизация в вермахт может быть сорвана белорусами. А вот предоставить им возможность самим воевать с большевиками, естественно, под нашим контролем – это вполне реально. Плюс иллюзия независимости, самостоятельности. Собственная «армия», якобы «правительство»… Пусть славяне тешат свое самолюбие.
– М-да, – покачал головой Бергер, – три года назад вы рассуждали совсем не так.
– Живите настоящим, дорогой Готтлоб, – тусклым голосом проговорил Розенберг. – 1944 год – не 1941-й.
Худощавый мужчина в сером плаще и шляпе неторопливо шел по одной из центральных улиц Берлина, Кайзер-Вильгельм-штрассе. Дождь не переставал моросить. У витрин магазинов стояли подавленные, молчаливые очереди за хлебом. Рабочие Организации Тодта и Имперской Рабочей службы заканчивали разборку руин жилого дома, разбомбленного вчера. Навстречу то и дело ковыляли на костылях инвалиды. Серые, словно подернутые пеплом лица людей и такие же серые, угрюмые дома кругом. На стенах домов – плакаты, призывающие работать для победы и тщательно следить за светомаскировкой во время бомбежек.
Миновав Домский собор, Супрун свернул на Люстгартен – просторный плац перед музеем Фридриха-Вильгельма III. До войны здесь грохотали парады штурмовиков, но теперь площадь была пуста. Только пожилая учительница рассказывала небольшой группе малышей о чем-то, указывая на здание музея. Да еще статуи на мосту Шлоссбрюкке словно вели невидимую битву с кем-то, воинственно занеся мраморные мечи и копья.
Зябко поежившись, Супрун поднял ворот плаща и взглянул на часы. Сердце его бешено колотилось, хотя он старался и не показывать свое волнение. Он не знал, какой ответ будет дан на его предложение и как именно будет дан этот ответ. У него было только место, время встречи и две кодовых фразы: «Желаю успехов на месте» – если предложение принято и «Не попадайтесь в следующий раз» – если отвергнуто… А через два часа – поезд в Минск.
«Черт, как глупо, – подумал Супрун, – торчу здесь в полном одиночестве, любой немец заподозрит неладное!» Он закурил, ломая спички, но сильный порыв ветра с близкой Шпрее загасил сигарету.
Пока Супрун доставал коробок, он заметил высокого, рослого полицейского, который, повернув голову в его сторону, сбавил шаг. Еще через секунду полицейский решительно направился к нему. Супрун почувствовал, как руки его становятся ледяными и непослушными.
«Бежать? Но тогда он откроет огонь… Наверное, немцы схватили связника и на допросе он назвал время и место встречи, назвал мои приметы. Если меня бросят в гестапо, я скажу им все…» Мужчина начал лихорадочно шарить по карманам в поисках ампулы с ядом, которой его снабдили в Минске.
Между тем полицейский подошел к Супруну и небрежно козырнул. Его тяжелое, грубое лицо было полно подозрительности.
– Полицай-обервахтмайстер Кёрнер, – произнес он без малейшей симпатии.
– Ваши документы.
