Люди, наоборот, привлекали ее все больше, но были не слишком понятны. О себе самой она знала еще меньше, но это пока не осознавалось. В глубине души Соня считала, что нравиться кому-либо по-настоящему не может. В ее голову накрепко вбили, что мужчинам нужно от женщин только одно, поэтому она по-прежнему бесцеремонно «отшивала» каждого, кто, по ее мнению, «посягал», едва он появлялся на горизонте.
Друзья-мальчишки, те, что все время крутились у них дома, пока росли, были рядом неизменно. Мама называла их охламонами, хотя они изо всех сил старались ей понравиться. Тот же, которого Соня отвоевала у девчонок-одноклассниц, ее законная добыча, периодически дерзил Берте, когда та при всех Соню цепляла, но маме это, как ни странно, нравилось. Она говорила, что только Саша по-настоящему силен, раз не боится заступиться за Соню даже перед ней, и что он один Соню любит.
Они были похожи – мама и Саша. Кареглазые и курносые, круглолицые, крепкие и рельефные, они смотрелись как мать и сын. Соня же, в отличие от них, была длинноносой, узколицей, с прямыми светлыми волосами и еще не оформившейся фигурой. «Там, где у других выпуклости, у нее выем», – словами Маяковского подшучивала над ней мать.
Однажды, когда Соня с Сашей пришли к Берте на работу, все сослуживцы решили, что это ее сын с девушкой. Потом, смеясь, Берта не раз говорила про шуточки судьбы, и что за такого парня хорошо бы выйти замуж. «Он так давно рядом, он постоянен, он из хорошей, обеспеченной семьи, из полной, заметьте, семьи…» Видимо, мама низко оценивала собственную независимость, думала Соня, слушала и запоминала.
Мама значила для нее все больше, но только в некоторых вопросах жизни. Дочь делила их беседы на стоящие, подходящие для нее, и на дикие, которые откладывала в отдельную стопочку памяти, намереваясь потом когда-нибудь обязательно разобраться, почему такое возможно.
– Умерла, а родни-то у нее нет никакой, все равно соседи все растащат. Пойду возьму хоть чайные ложки, – говорила Тина, а Берта нервно шарила в карманах халата в поисках папирос, Тину не останавливала, и чайные ложки из комнаты умершей соседки перекочевывали к ним.
«Только не забыть! – наставляла себя Соня. – Запомнить на всю жизнь: никогда не брать то, что умерший тебе не завещал». Выводы свои она делала на основании ощущений.
– Да, меня-то легко подсадить в грузовик, а вот если бы тут была Лёнькина жена… – веселилась крепенькая, но очень изящная, фигуристая Берта в компании своих вернувшихся из похода друзей и бывшего ее одноклассника, верного друга Лёни.
– Если бы вы его жену подсадить решили, то у нее вот такие ляжки! – как рыболов, разводила она в стороны руками.
«Никогда. Никогда не говорить плохо о женах своих друзей, – твердила Соня себе. – Никогда не произносить мерзкого слова „ляжки“. Никогда и никого не унижать».
– Ненавижу Кожновского! Опять мне дорогу перешел! Моя идея, а он присвоил. Значит, что же? Я зря работала? – сокрушалась Берта.
«Работать не ради славы, – делала выводы Соня. – Но обязательно добраться когда-нибудь до этого Кожновского».
– Мам, а чем он такой противный, твой Кожновский?
– Никакой он не «мой»! Мы вместе изобрели водонапорную башню. Но он везде называет ее «водонапорная башня Кожновского»! А обо мне ни слова!
«Непонятно. Но надо обязательно потом с этим разобраться».
– Ты знаешь, дочь. А я ведь не смогу дать тебе совета, когда ты выйдешь замуж и станешь женой. Ведь я не сумела сохранить семью. Разве я имею право тебя учить тому, чего не научилась делать сама?
