– Я долго думала, что я могу дать тебе сразу, немедленно… Сердце я тебе уже отдала. Ум – так ты гораздо умнее меня. Остается одно. Тело. Ты наелся? – совершенно неожиданно спросила хозяйка.
Он молча кивнул головой в знак согласия.
– Тогда пойдем в зал, – предложила Таня.
В зале Таня включила магнитофон. Потом задвинула шторы, чтобы образовался полумрак.
– Пригласи меня на танец, мой любимый! – попросила Таня.
Они начали кружиться в нечто подобном вальсу.
– Витя, ты не обидишься, если я спрошу? – прошептала ему Таня на ухо.
– Спрашивай обо всем… – так же шепотом ответил он.
– Ты сколько раз подряд можешь… с женщиной?
– Таня, это было так давно, что я уже просто не помню.
– А хочешь много… со мной?
– Хочу… – явно обрадовано прошептал Виктор и стал целовать ее податливые губы. Что может быть вкуснее губ семнадцатилетней девушки, ждущих, терпких, нетерпеливых, сливающихся с твоими в один сумасшедший водоворот?!
Насытившись поцелуями, Таня тихо прошептала:
– Ты знаешь, я зачитывалась книгами, в которых описывается близость между мужчиной и женщиной… Вот, например, у Ивана Бунина в его «Темных аллеях» есть рассказ «Галя Ганская». Послушай, разве это не прекрасно?
Татьяна подошла к книжному шкафу, достала томик Бунина: – «Я довез ее до мастерской, целуя в закинутое лицо. В мастерской таинственно зашептала:
– Но послушайте, ведь это же безумие… Я с ума сошла…
А сама уже сдернула соломенную шляпку и бросила ее в кресло. Рыжеватые волосы подняты на макушку и заколоты черепаховым стоячим гребнем, на лбу подвитая челка, лицо в легком ровном загаре, глаза глядят бессмысленно-радостно… Я стал как попало раздевать ее, она поспешно стала помогать мне. Я в одну минуту скинул с нее шелковую белую блузку, и у меня, понимаешь, просто потемнело в глазах при виде ее розоватого тела с загаром на блестящих плечах и млечности приподнятых корсетом грудей с алыми торчащими сосками, потом оттого, как она быстро выдернула из упавших юбок одна за другой стройные ножки в золотистых туфельках, в ажурных кремовых чулках, в этих, знаешь, батистовых широких панталонах с разрезом в шагу, как носили в то время. Когда я зверски кинул ее на подушки дивана, глаза у нее почернели и еще больше расширились, губы горячечно раскрылись, – как сейчас все это вижу, страстна она была необыкновенно…» А ты хоть помнишь, какая я была ночью?
Он молчал. Тогда она достала еще один черный томик.
– Над Хэмингуэей я вообще балдею. Один из его ранних рассказов называется «У нас в Мичигане». Я перечитывала его сотни раз. Вот эти, например, строки: «Лиз сидела в кухне у плиты, делая вид, что читает, и думала о Джиме. Ей не хотелось ложиться спать, она знала, что Джим пройдет через кухню, и ей хотелось еще раз увидеть его и унести эти воспоминания о нем с собой в постель.
Она изо всех сил думала о Джиме, когда он вышел в кухню. Глаза у него блестели, волосы были слегка взлохмачены. Лиз опустила голову и стала смотреть в книгу. Джим подошел сзади к ее стулу и остановился, и ей было слышно его дыхание, а потом он обнял ее. Ее груди напряглись и округлились, и соски отвердели под его пальцами. Лиз очень испугалась, – до сих пор никто ее не трогал, – но подумала: «Все-таки он пришел ко мне. Все-таки пришел»…
– Нравится? А вот как Хемингуэй описывает нам первую близость Лиз и Джима: «Они сели под стеной склада, и Джим привлек ее к себе. Ей было страшно.
