День Суркова - страница 17

– Зачем? – спросил Сурков безрадостно.

– А вы не догадались?

– Скажите, Вялый, – не выдержал Сурков, – почему вы мне выкаете?

– А что вас смущает?

– Меня просто бесит ваше вежливое отношение.

– Это моя работа.

– Вы хотите сказать, что издеваетесь надо мной?

– Сурков, здесь Ад, и церемониться с вами никто не обещал.

– А если я вам съезжу по физиономии?

– Да будет вам известно, что у черта нет физиономии, а вышеобозначенная часть тела называется мордой.

– Вышеобозначенная часть тела, по моим представлениям, должна иметь рога.

– Это уже мифология, – махнул рукой Вялый, – бабушкины сказки. Но вы мне, Сурков, зубы не заговаривайте.

– Вы тоже хотите получить паркер?

– Хочу, – ответил Вялый после продолжительного раздумья.

– Зачем? – спросил Сурков.

– Идемте.

Вялый направился по проходу, миновал несколько галерей и остановился возле узкого входа в пещеру.

– Будете расширять вход, – пояснил он.

– Чем? – спросил Сурков.

– Чем угодно. Будете работать здесь вместо отдыха до тех пор, пока размер пещеры не превысит размер грота. Затем получите право на восьмичасовой отдых.

– Это распоряжение Паркера?

– Паркера, – согласился Вялый. – Но я мог бы его ослушаться и заставлять вас работать меньше или перевести в другое место, если, предположим, получил бы от вас кое-что.

– Прощайте, Вялый, – уверенно сказал Сурков. – Идите, отдыхайте, у меня много работы.

Сурков двинулся к входу, пробуя руками куски горной породы. Он твердо решил, что ручка останется у него не столько в силу природного упрямства, сколько из-за очевидных рассуждений. Раз вещь кому-то очень нужна, значит она представляет собой определенную ценность.

* * *

Сурков очень быстро понял, что лучшим в данной ситуации было бы сойти с ума. Умереть, не думать, не существовать он не мог. Теперь он вынужден терпеть, пребывать, мириться и, самое страшное, осознавать, что это будет продолжаться и продолжаться. Сложнее всего было не думать об этом, потому что мысли тошнотой подступали к горлу и кружили голову, как только Сурков не успевал от них отмахиваться. Что может быть неприятней навязчивой мысли? Может быть, теща? Или сварливая жена? Нелюбимая работа? Болезнь? Старость? Бедность? Собственная глупость?

Сурков подумал, что все это вместе и образовало бы тот феномен безрадостного прозябания, безысходности и страха, который испытывал он. И что удивительно: никто не пугал его, не угрожал и не обещал вечных мук, мысль эта приходила сама, так, как приходят друзья – не вовремя и без приглашения. Сурков специально заставлял себя вспоминать жизнь, друзей, работу, книги и кинофильмы. Как назло, бездумная работа по расширению грота способствовала появлению глупых мыслей. Сурков попытался сделать свою работу творческой, но отсутствие инструментов и любых других приспособлений этому не способствовало. В конце концов Сурков бросил свое занятие и направился бродить по Аду. Вялый не появлялся, да и сам Ад в ночное время казался другим. Сурков понял, что видит его по-новому: как неминуемо он превращается в то, что привычно называется домом. Это открытие не приносило хорошего настроения.

Сурков увидел двух грешников, играющих с чертями в карты. Подошел и сел на грубую скамейку, ожидая, что его тут же погонят, но черти, поглощенные игрой, не обратили на него никакого внимания, а один из грешников даже пододвинул к нему бумажный кулек с сухариками.

Сурков впервые видел, как едят в Аду, да и на еду это было не похоже. Грешник брал в рот парочку заплесневелых, посыпанных грубой солью сухариков, хрустел ими, после чего сплевывал под стол. Весь моцион заключался в грубом сплевывании, и вкус сухарей грешника нисколько не смущал. Сурков уже понимал разницу между духовной и телесной оболочкой, поэтому потянулся к пакету только из любопытства. Он выбрал наименее заплесневелый сухарик, положил его в рот и погонял языком, прислушиваясь к ощущениям. Определенно, он был соленым. Вкус соли перебивал устойчивый привкус пыли, ничего интересного он больше не заметил.