Деревенька моя - страница 4
На такой каталке я впервые! Клава чуть толкает меня в спину и бежит следом, чтоб потом ледник вытащить наверх. Я мчусь с горки вниз всё быстрее и быстрее. Дух захватывает при каждом спуске, и сердчишко моё колотится гулко и радостно.
– Всё, Митя. Съезжаешь последний раз, – предупреждает Клава.
Ей пора отправляться в обратный путь.
– Ну, Клав, – начинаю канючить. – Ещё разок.
Съезжаю несколько раз. Не в силах я оставить эту затяжную до изнурения зимнюю забаву. Лишь вспомнив о свекольных «конфетках», с трудом пересиливаю себя.
Запах маминого рукоделия, сладко-горелый, почувствовался уже в сенцах. Мама выставила «конфетки» на подоконник остудить, сама же принялась собирать Клаву к поезду.
…Уж эти проводы, расставания. Сколько их выпало за жизнь, а в детстве – самые памятные, самые горькие. От жалости к себе (остаюсь один) я готов расплакаться. Едва сдерживая слёзы, гляжу на озабоченную маму, бессильную помочь Клаве не покидать дом, не выпроваживать её на холод. Горько и от Клавиной наигранности. Шутками-прибаутками она пытается приободрить нас, показать своё безразличие к предстоящей не ближней дороге, к возвращению в город в тёмном переполненном чужими людьми и шпаной душном вагоне.
В Клавин «сидорок» мама положила немного сырой картошки – наш главный продукт – («и сварить, и испечь, и пожарить»), опустила завёрнутые в тряпочку картофельные лепёшки («всё поесться»), сыпнула в карман несколько пригоршней жареных зёрен****** (занятие в дороге»).
Сколько же в её скупых словах, мягких движениях рук при укладке этих домашних гостинцев теплоты, участия, сострадания.
Я на печке сжимаюсь в комочек. Держусь на пределе сил. И желалось мне в эту минуту одного: услышать от мамы или увидеть от неё нечто такое, что заставило бы меня встрепенуться, отрешиться от этого жалко-слёзного состояния, почувствовать себя мужичком.
– Самое главное чуть не забыла, – спохватывается мама.– «Конфетки».
Они уже совсем остыли, затвердели так, что можно долго сосать, как настоящие. Мама стопкой укладывает их в старый клочок марли, стягивает концы. Вроде кирпичика получилось. Протянула Клаве:
– Возьми, детка. Подруг угостишь. И этого,.. как его,.. немца. Человек ведь… Голодает.
Оторопела Клава:
– Мама, вы бы хоть Мите дали…
– Ничего, Клава! Кричу я неожиданно громко и радостно. – Бери. Мы завтра себе ещё насушим.
Клава смотрит на маму, на меня, не зная, согласиться ли с нами или возразить.
Полегчало, вижу, и Клаве. Исчез её игриво-дурашливый тон. Она цепко взяла «сидорок», кинула его на плечо и твёрдо шагнула к двери. Мама выходит проводить её за огороды, я же, раздетый, выбегаю лишь на порог. Из-за угла завевает позёмка.
– Когда ещё приедешь, Клава? – шумлю в след сестре.
– Жди, Митя. Вот-вот потеплеет,.. – слышу в ответ.
Скорее б кончалась зима.
*Головки – зимняя обувь, валенки, сапоги.
** Чулюкан – сверчок.
*** Гас – керосин.
**** Тканьёвое одеяло – одеяло из лёгкой ткани.
***** Крепкая, вместительная сумка много лет служила мне для сбора колосков в поле, для рыбалки на пруду. В ней же носил книжки в школу.
****** Зёрна – жареные подсолнечные семечки.
ОГРЕХ
Сквозь сомкнутые веки чувствую, как ярко бьёт окно солнечный свет, как полнится теплом исхолодавшая за ночь наша изба. Вставать с печки не хочется. Я согреваюсь лишь под утро и вижу хороший сон. Будто бабушка принесла нам ковригу белого хлеба. Я отламываю его большими ломтями и ем, ем, никак не могу наесться. А коврига не убавляется, вспучивается, становится всё больше и больше. И тут голос мамы: