Но не пришлось. Лопнула с хрустом накалённая лампочка дворового фонаря, тут же лунный свет стал более тусклым и серым, а лёгкий ветерок усилился до приличного сквозняка, буквально забравшегося мне под одежду и мгновенно выхолодившего всю мою решимость. Я попятился назад к крыльцу и заметил, что под ногами стало совсем черным-черно. То есть до колен я вижу собственные ноги, а ниже – как будто провалился в текстуры. Только физически ощущаю, что ноги у меня есть и я могу передвигаться. Правда, начинаю уставать, ноги мгновенно наливаются свинцовой тяжестью и каждый шаг даётся мне всё труднее.
Когда чернота заклубилась мерцая знакомыми искорками и дошла мне до пояса, а до спасительного крыльца оставалось метров десять, я сообразил, что мне туда ни за что не дойти, потому что ноги меня совсем перестали слушаться. Ну всё, сейчас эта пакость, избрав такой нечестный способ борьбы, поглотит меня полностью, а наутро мои бедные родственники обнаружат мой раздувшийся от набитой изнутри травы труп. Я завопил, призывая на помощь.
Точнее, я пытался это сделать. Только вместо зычного «Помогите!», вышло едва слышимое, хриплое «Помохи».
– Гадина, ну покажись хоть. Победил же… – прохрипел я, наполняясь уже не страхом, а какой-то отчаянной злостью и обречённой решимостью.
И он показался. Вязкая, чёрная пелена, заколебавшись, опустилась почти до моих онемевших щиколоток и вновь собралась, сгустившись в тёмную, антропоморфную фигуру в нескольких шагах от меня и отсекая дорогу к дому. Сгорбившийся силуэт был на полметра выше меня и раза в два определённо шире. Могучие верхние конечности свисали ниже колен. Торжествующе блеснули жуткие багровые пятаки демонических глаз. Монстр затрясся и захрюкал, давясь подобием человеческого смеха, а потом шагнул ко мне, нависнув над, как он считал, потерявшей волю к сопротивлению жертвой.
Вот только тут нечисть просчиталась. Мне только и нужно было, чтобы сеновик обрёл вместо эфемерной и неосязаемой вполне себе материальную форму. Дальше я действовал как робот и, ни секунды не колеблясь, чиркнул зажигалкой, поднесённой к выставленному вперёд импровизированному огнемёту. Жёлто-оранжевый сноп пламени полыхнул прямо в оскалившую клыки харю, впился в потёкшие красными слезами глаза. Ослеплённое чудовище вмиг оказалось охваченным пламенем. Как же оно ревело!
Вы слышали хоть раз, как оглушительно ревёт семенной бык на ферме? Вот, примерно так, только раз в десять громче. Я едва не оглох от вопля погибавшего на моих глазах существа, но теперь была моя очередь торжествовать.
Правда, как оказалось, тоже рановато. Сгорающая и уменьшающаяся в размерах тварь в последнем усилии приложила меня лапой, будто заправский боксёр, и я, словно пушинка, улетел в шиферный забор, сминая по пути малиновые кусты. Там я и отрубился, так и не успев оценить финал нашей эпической битвы.
В себя я пришёл утром, на своей постели. Возле меня суетилась и щебетала бабушка: она потрогала мой лоб, поменяла повязку на раненой щеке. Рану обработала чем-то жгучим, заставила выпить кружку тёплого компота и вышла из комнаты. Дед сидел в кресле напротив кровати и многозначительно пялился на меня.
– Ну что, навоевался с дьяволом, внук? – поинтересовался он с мрачноватой усмешкой, когда мы остались одни.
– Угу, – препираться не было смысла.
– Ремня бы тебе дать, да тебе и так досталось. Таня, после того как шум во дворе услышала, сразу из дома выскочила. Глядит, ты распластался у забора, а возле малины пламя полыхает. Осело быстро, правда, тушить не пришлось. Позвала соседку, затащили тебя в комнату. Хотела тебе скорую вызвать, да ты очнулся и сказал, что не надо. Потом, уже в доме, сказал, что спать будешь. Сотрясение мозга, наверное, щеку вон распорол. Заживёт, конечно, но шрам останется. Ну и врачу в городе покажись, – сказал Иван Никитович, почесывая подбородок. – И как тебе подобная дурь в голову-то втемяшилась, на сеновика в одиночку? Некоторые раньше пытались, только он им шанса не давал.
