– Я хочу сказать тост. – Глаза ее сверкали. – Вера, – сказала она взволнованно. – Пусть мне все простят. Простите, Алексей Викторович, но я хочу произнести этот тост за мою старшую сестру. Вера, я пью за тебя, я надеюсь, что замужество не превратит тебя в замужнюю женщину, в том смысле, в котором мы привыкли это видеть, в рабыню своего повелителя…
– Это, кажется, камень в мой огород, – улыбаясь, сказала Екатерина Христофоровна. – Да, я всегда была младшей в доме своего мужа и нисколько этого не стыжусь и не считаю себя в чем-нибудь ущемленной.
– Маменька, – посмотрела на нее с упреком Лида. – Вы же знаете, как я к вам отношусь, как мы все, ваши дети, к вам относимся. Но вы жили в другое время…
– Да, я жила в другое время, но женщина во все времена была, есть и будет создана для того, чтобы помогать мужчине, которому всегда труднее…
– Катя, – Петр Христофорович положил руку на плечо сестры. – Не мешай дочери, она дело говорит.
– Нет, – обиделась Лида, – я не хочу больше ничего говорить. – В глазах ее показались слезы, она поставила рюмку и села.
– Нет, ты уж договори, – мягко попросил Петр Христофорович.
– Просим! Просим! – закричал Мечеслав Фелицианович и захлопал в ладоши.
– Просим! – поддержала его Елизавета Христофоровна и тоже захлопала.
Лида снова поднялась.
– Я хотела сказать… я хотела сказать, – волнуясь и еле превозмогая желание заплакать, проговорила она, – я надеюсь, что после замужества ты не погрязнешь в ежедневной суете, которая называется семейной жизнью, и сохранишь в себе личность. Я очень уважаю Алексея Викторовича, но я не хотела бы, чтоб ты стала только его тенью, а чтоб ты была ему другом, и другом, равным во всех отношениях.
– Браво! – крикнула Елизавета Христофоровна и снова захлопала в ладоши.
– Молодец, племянница, – поддержал и Петр Христофорович.
– Коля, – повернулся он к Николаю Александровичу, – дочь-то твоя дело говорит.
– Слишком востры все на язык, – хмуро заметил Николай Александрович.
– Новое поколение, Коля, – глубокомысленно заметил Петр Христофорович. – Как сказал поэт, «племя младое, незнакомое». А вы что скажете, Алексей Викторович? – обратился он ко мне.
– А я скажу то, что Лида права, – сказал я и, наполнив рюмку, встал.
– Браво! – опять захлопала в ладоши Елизавета Христофоровна.
– Так что, Екатерина Христофоровна, – повернулся я к матери своей молодой жены, – это камень не в ваш огород, а прямым попаданием в мой. Но я с Лидой полностью солидарен. И я вовсе не хочу, чтоб Вера была моей тенью или моей рабыней, я хочу, чтоб она была моим преданным и вполне равноценным другом.
– Бардзо добже! – закричал Мечеслав Фелицианович. – Горько!
– Горько! Горько! – закричали со всех концов стола.
Свадьба была как свадьба. Пили, кричали, спорили о политике. Мечеслав Фелицианович, захмелев раньше других, бил себя кулаком в грудь, плакал и жаловался на злых людей, которые сделали ему много вреда.
– За что? – выкрикивал он и лез ко мне через стол.
– Мечеслав, – тянула его за рукав Елизавета Христофоровна, – не надо. Пойдем спать.
– Не хочу спать! – воздевая руки к потолку, кричал Мечеслав Фелицианович. – Я сплю! Вы спите! Мы спим! Пора проснуться! Откройте глаза! Завтра же пошлю телеграмму царю. Я выскажу ему все, что думаю.
– Хорошо, хорошо, – ласково уговаривала мужа Елизавета Христофоровна. – Завтра пошлем телеграмму, а пока пора спать. Пойдем. Дай руку. – Она подставила свое щупленькое плечо, обвила его руку вокруг своей шеи.
