Деррида - страница 11
Вскоре после изгнания из Бен-Акнуна Жаки записывают в лицей Маймонида, называвшийся лицеем Эмиль-Мопа по имени улицы, где он находился, на границе Касбы. Этот импровизированный лицей был открыт прошлой весной еврейскими преподавателями, выгнанными с государственной службы. И хотя исключение из Бен-Акнуна глубоко ранило Жаки, почти такое же отвращение у него вызывало то, что сам он воспринимал в качестве «стадной идентификации». Он старается как можно чаще прогуливать эту еврейскую школу, которую с самого начала ненавидит. Повседневный сумбур и проблемы настолько велики, что родители, похоже, так ничего и не узнали о его прогулах. О редких днях, проведенных в Эмиль-Мопа, у Деррида сохранится «неясное и несчастное» воспоминание, о котором он упомянет в своих диалогах с Элизабет Рудинеско:
Думаю, что именно там я начал признавать эту болезнь, болезненность, недуг, а может быть, и заразился там этим недугом, который на всю жизнь сделал меня невосприимчивым к «коммунитарному» опыту, неспособным наслаждаться принадлежностью к чему-либо… С одной стороны, я был глубоко ранен антисемитизмом. Эта рана, впрочем, так никогда и не закрылась. С другой стороны, и это парадокс, я не выносил «интеграции» в эту еврейскую школу, в эту однородную среду, которая воспроизводила, в каком-то смысле заверяла реактивным и словно бы зеркальным образом принуждение (под внешней угрозой) и принудительное, ужасное насилие, которое было над ней учинено. Эта реактивная самозащита, несомненно, была вполне естественной и законной, даже безупречной. Но я, должно быть, чувствовал в ней некое влечение (pulsion), стадное принудительное привлечение (compulsion), которое на самом деле соответствовало извлечению (expulsion)[50].
Накануне своих 13 лет он должен подготовить экзамены для бармицвы или, как издавна было принято говорить у алжирских евреев, причастия. Но его ученичество сводится к минимуму. Жаки делает вид, что учит азы иврита у одного раввина с улицы Исли, но без всякого увлечения. Ритуалы, которые очаровывали его в раннем детстве, теперь крайне раздражают. Он видит в них лишь пустой формализм, окрашенный торгашеством.
Я начал сопротивляться религии с подросткового периода, но не во имя атеизма или чего-то негативного, а потому, что считал, что религия в том виде, как она практиковалась в моей семье, основана на неправильном понимании. Я был шокирован совершенно бессмысленным соблюдением религиозных ритуалов – я считал, что в этом нет никакой мысли, что это просто слепое повторение. И была еще одна вещь, которую я считал и по-прежнему считаю неприемлемой: то, как раздавали «почести». Привилегия, заключающаяся в том, чтобы держать в своих руках Тору, перенести ее из одной точки синагоги в другую и прочитать из нее отрывок перед собравшимися – все это продавалось тому, кто больше предложит, и я считал это ужасным[51].
Вместо того чтобы ходить в школу Консистории, Жаки проводит дни со своим двоюродным братом Ги Темимом, который работает в небольшой часовне возле Касбы, напротив одного из самых больших борделей столицы Алжира под названием «Сфинкс». Два мальчика, в какой-то мере развлекаясь, но в то же время не в силах оторваться, без устали наблюдают за тем, как солдаты выстраиваются в очередь перед заведением.
Еще одно из их любимых занятий – сходить в кино, как только появляются деньги на билет. С точки зрения Жаки, речь идет о настоящем выходе, о важном опыте эмансипации по отношению к семье, но также о своего рода эротическом приобщении. Всю жизнь он будет помнить об одной из экранизаций «Тома Сойера», особенно о той сцене, где Том остается запертым в пещере с девочкой. «Это сексуальное волнение: я вдруг осознаю, что мальчик 12 лет может ласкать девочку. Немалая часть чувственной и эротической культуры приходит через кино… Я сохранил в себе очень четкое ощущение этой эротической дрожи»
Похожие книги
