– Как ты добра, Сьюки. – Таким образом она обычно выказывала свою солидарность. – Но даже увидев нас стоящими рядышком, никто и не подумает, что мы сестры. Хотя, надеюсь, нам не придется долго стоять друг подле друга. Тебя отнесет от меня волной смеха и болтовни, как только прибудем на место, и ты окажешься в эпицентре веселой компании. В то время как я отыщу для себя тихий, неприметный уголок, где и укроюсь ото всех. Надеюсь, у Дюранов есть пальмы в больших кадках.
– Укроешься за пальмой в кадке? Что за идея? Не станешь же ты отказываться от шанса, который мама с таким трудом для нас добыла?
– Для тебя все сложится наилучшим образом, – запротестовала Джорджиана, – потому что не на твой бюст будут смотреть все присутствующие мужчины. Нет, они запомнят черты твоего лица, возможно, даже какого цвета у тебя глаза. Что касается меня, то их взгляды не поднимутся выше шеи, и все из-за вот этого. – Она с отчаянием указала себе на грудь. – Ах, мой бюст слишком велик и тяжел… и с ним неудобно скакать верхом.
– Потому что привыкла ездить галопом. Вот если бы выбирала более спокойную манеру верховой езды…
– Не стану я выбирать более спокойную манеру верховой езды потому лишь, что на мой тринадцатый день рождения у меня выросла грудь!
– Однако именно так леди подобает кататься на лошади, – отозвалась Сьюки и, озадаченно покачав головой, шагнула к зеркалу полюбоваться своим отражением.
А Джорджиана осталась при мнении, что, какой бы красивой и женственной ни была Сьюки, в глубине души она похожа на свою мать. Именно по этой причине Джорджиана, хоть и испытывала к сводной сестре теплое чувство, никогда не была с ней абсолютно откровенной.
Как когда-то с Эдмундом, который был единственным человеком, после папы, принимавшим ее такой, какая она есть.
Эдмунд пробрался через толпу людей, осаждавших ограждения Дюран-Хаус, и назвал стоящему на входе дородному лакею свое имя.
Эдмунд знал, что сегодняшний прием вызовет интерес в определенных кругах, но ему и в голову не приходило, что соберется так много зевак. Он явно недооценил количество любителей посплетничать об увиденном. Хотя лорд и леди Хэйвлок, хозяева Дюран-Хаус, сами немало поспособствовали созданию шумихи. Леди Хэйвлок была никому не известна до замужества, а замуж она вышла накануне Рождества, когда большинство представителей света находились в своих загородных имениях. По утверждениям горстки избранных, вхожих в Дюран-Хаус до того, как там поселилась чета Хэйвлоков, особняк чудесным образом преобразился, и все благодаря стараниям новой хозяйки.
Более того, прежде чем эта загадочная дама заняла свое место в высшем обществе, ее лорд проявил не меньшую прыть на другом поприще – и теперь они ожидали наследника. Как следствие, на публике она появлялась очень редко, а приглашений в Дюран-Хаус и вовсе никто не удостаивался. Это, в свою очередь, означало, что все сгорали от желания лицезреть переделанное согласно вкусу молодой леди Хэйвлок внутреннее убранство особняка.
– Вас ожидают, лорд Эшенден, – проговорил лакей и посторонился, освобождая для него проход.
Поднимаясь по ступеням парадного крыльца к двери, распахнувшейся перед ним, как по волшебству, Эдмунд не сдержал усмешки. Мачеха Джорджианы, должно быть, возликовала, получив приглашение на этот «тихий прием только для членов семьи и близких друзей», особенно узнав, сколь многие в число избранных не попали. После сегодняшнего вечера Уикфордов будут приглашать на самые разные мероприятия, устраиваемые дамами, чье стремление послушать рассказы о внутреннем убранстве Дюран-Хаус не знает границ.
