– Ева! Пожалуйста, ко всем и пулей. Мы и так опаздываем, – моя помощница, конечно, застыла и как удав на кролика смотрит на Уилла. – Давай, давай!
Я мечусь по коридору, усиленно отвлекаю свое рухнувшее подсознание узором ковра. Нет, детка, ну так нельзя! Ну, ни в какие же рамки! То, что я не видела его жуткой усталости в аэропорту и по дороге сюда, бесило меня, я теряла энергию в этой вот злости. Но то, как он, опустив изможденно голову, шел к лифту… Как на одну долбаную секунду в его глазах за стеклами очков промелькнула эта щемящая душу вселенская усталость и то, как через мгновение он снова выпрямился и понес себя – это меня, в который раз за этот бесконечный день, раздавило к хренам собачьим. Эффект оказался неожиданным – я и сама не поняла, как собралась, смахнула надоедающие мысли о горячем душе и мягкой кровати, и вернулась к работе.
И вот я подгоняю, складываю графики, улыбаюсь каждой падле. А самой, вот серьезно, сейчас бы мордой в подушку! Или домой, наконец-то домой. К маме. И не важно, чем снова будет заканчиваться рядом с ней каждый мой день. Лучше уж так, чем каждую секунду шарахаться от одного только его движения или взгляда в мою сторону. Ну, вот зачем я согласилась? Зачем папа имеет на меня такое влияние? «Это такой опыт! Ты такого нигде больше не найдешь! Ральф мой друг, он мне должен. Я тебе рассказывал, как выручил его… постой-ка, в каком это было году… со своими реконструкторами. Так что он мне не откажет. Заодно и развеешься, совсем зачахла тут со своим…» и дальше, и дальше. И какая я замечательная, сильная и умная! И на кой же мне сдалось себя закапывать еще глубже, жрать шоколад и в сотый раз пересматривать этот дурацкий детективный сериал с ним в главной роли? Куда было деваться? Пошла, и взяла этот опыт. Я была готова, я штудировала, заучивала: историю, Шекспира, термины. А вот-ведь: первый день – и я уже падаю. И ловлю приключения на свою задницу, и схожу с ума. А остальное – на таком автомате, что даже как-то странно.
Темнота кулис всегда ведь приходила мне на выручку, еще с тех времен, когда я сама работала в театре. Этот тусклый свет, особая, ни на что не похожая живая тишина, запах пыли – каждый раз встряхивали и успокаивали меня совершенно волшебным образом. Но теперь, с появлением его здесь, все становится с ног на голову, ломается. И кулисы уже не приводят в состояние покоя. Тем более он все трется здесь, помогая ассистентам, что-то подсказывая, хотя, казалось бы – ну какое ему дело? Выйди на сцену, сядь – и делай свою работу! Но он то предложит девчонкам воды, то спросит у меня, не надо ли мне чего. «Надо», гаденько шепчет мой озлобленный внутренний черт, «надо, чтоб ты мне не попадался по периметру».
Ладно, с его голосом еще можно как-то справиться – просто класть на то, что он каким-то дьявольским образом просачивается в мозг и своими басами бьет по днищу – и двигаться дальше. А вот что делать с его лицом, руками, движениями, которые он контролирует как настоящий танцор? И эти его руки, ну зачем у него такие руки? Тонкие, изящные пальцы, ладони – будто вырезанные из мрамора – и каждая прожилка, каждая венка видна и бьет по центральной нервной. Смотришь – и будто сам себе финку под ребра загоняешь. Живые, теплые, и наверняка мягкие. И от всего этого внутри загорается только одно: от таких рук либо не отрываться ни на миг, либо выходить в окно от невозможности набраться решимости хотя бы прикоснуться. Отчаянно хочется зажмуриться и бежать прочь из-за кулис. Но нет, стой тут, а вместо морального здоровья – получай какой-то уж очень сомнительный опыт.
