Десять лет походов спустя. Размышления над походным фотоальбомом - страница 22

* * *

Утро! Не просто утро, а Утро с большой буквы! Теплынь, плюс шестнадцать, ни облачка, солнышко! Комары чуть ползадницы не отъели, пока в кустах сидел. Лёшин снимок против солнца через свисающую сверху ветку лиственницы так и искрится золотистой надеждой. Он не пышет жаром знойного дня, но полон драгоценного свежего тепла скупого уральского лета. Листики на березах слабо шевелятся, отбрасывая лукавые солнечные зайчики, темная хвоя лиственниц обрамлена сияющим ореолом. Блеклые и серые вчера, травы будто воспряли и налились жизненной силой.

Воспрять хряпящих туристов оказалось сложнее. В прошлом году всё давалось просто: стоило сдернуть с палатки полиэтилен, и уснуть в ней не удавалось даже с завязанными глазами. Тут же я, конечно, снял тент, но буржуйский материал, охотно пропускающий достаточно освещения, оказался стойким к прямой радиации, и друзья захрапели ещё слаще. Большой, правда, вылетел пулей, но, сдается мне, совсем по другим причинам. Что делать – когда закипела вода в котлах, начал вопить.

После завтрака собирались лениво, но получилось быстро. Правда, хорошая погода не поторапливает пронзительным ветром и дождем, но, с другой стороны, не теряешь время на то, чтобы поежиться, пошипеть, ойкнуть, матюкнуться и далее в том же духе.

Маленький отбежал в сторону: запечатлеть героически марширующую группу. Вышло неплохо. Трава по пояс, красивая горка на заднем плане, освещенные солнцем физиономии туристов старательно уставлены в землю. Тяжело им. И мне тяжело почему-то. Жарко. И, наверное, очень влажно сегодня, или давление низкое – дышится с трудом.

Привереда. Тебе надо горсть воды за шиворот и ветер в харю? Что надо Свете Большой, я не знаю, но чувствую, что её молчание ягнят приобретает всё большую температуру и напряжение. Близко короткое замыкание. Есть! Начинает сквозь зубы напоминать про больную коленку, застарелый цистит и постанывать, что пора пересидеть. Черта с два, идем-то минут двадцать! Но и Бегемот краснее помидора, и Маленькая, а что уж говорить про догонявшего нас бегом Маленького! Ладно, привал. И что это у меня так морда пылает?

Света тихим артистичным зубовным скрежетом совершенно изничтожила меня. Она ведь никогда не просит о досрочном передыхе, так что должен был сообразить, что если уж намекнула – словом, жестом, выражением лица, обязан всё бросить и сам изобразить подыхающего от усталости, чтоб никто не догадался. Старательно отчитав, с высокомерно-недовольным видом ушла далеко в сторону и присела на камушек, не подложив подзадника. Это, в отличие от разговора, задокументировано на фотографии. Там же я рядом с Большим и другой Светой, стою мокрой спиной к солнцу, обтекаю. Лицо Алексея краснее рубашки Маленькой. Андрей в стороне и немного ближе, тащится от тепла и душевного уюта: он не слышал разговора и старательно сделал вид, что не в курсе ситуации. Не любит он, когда от чужой драки и ему достается. А кто любит?

Впереди перевал, просматривается на все сто. Да только что с того? Почему я встал у стенки – у меня дрожат коленки. Почему я стою к перевалу спиной – у меня тоже дрожат. Урез перевального плато щедро обвешан могучими снежниками, белыми-белыми, не то, что вчерашние, грязные, низинные. Некоторые языки внизу кончаются явными бергшрундами, отчетливо синеющими на белом фоне23. Самое седло, как водится, низшая точка большого кара, и снега там больше, чем вокруг. Что же делать? Не лезть же на снежный крутяк без страховок и хотя бы альпенштоков! Нарубить жердей и заострить? Лес остался сзади, да и не умеет никто толком зарубаться. Нет, не годится. Кроме меня чешет репу только тезка, остальные нимало не обеспокоены грядущим. Ведут – и слава Богу. Этак вот заведу куда-нибудь…