– А ночью, будет спать, мы их ему маленько подкарнам, – говорит, весело всхлипнув, дядя Ваня. – Они тебе, ли чё ли, не мешают? А где в лесу за сук имя, своими лохмами, зацепишься? В лес-то идь ходишь?
– Да.
– Ну, вот.
Стою. Думаю: Среза, значит, на сегодня отменяются. Хорошо это или плохо, потом узнаю – за дядей Ваней будто повторил.
– Ну, чё, пойдем?
– Пошли.
– Давайте.
Гуськом, скрипя ступенями, поднялись на крыльцо – дядя Ваня первым, я последним, – темные сенцы миновав, вступили в избу.
В избе свежо. А после улицы – и вовсе. Окна – от солнца – занавешены.
Усталым хором гудят за желтыми ситцевыми шторками на стеклах окон пауты и осы – пленные – между собою не дерутся. Мы к ним привыкли и обычно их не замечаем. Тут ради гостя:
Открыл я одно за другим три окна, ос и паутов выпустил, окна закрыл – чтоб комары не налетели.
Мама на стол, застелив прежде его новой, празнишной клеенкой, собирает. Принесла с кухни в большой деревянной миске окрошку. Разлила из миски по тарелкам. Круглый, домашний, хлеб нарезала ломтями. Харюзов, добытых мной и привезенных с Тыи, почистила. Свежезасоленные. С чесноком, тмином и смородиновым, для твердости, листом. Не по-ангарски – без душка.
Папка достал из шкафа поллитровку.
– Как будто знал… вчерась с Еленой заказал – купила. Дескать, зачем? Зачем. На всякий случай, мало ли. И пригодилась. Теплая тока, – говорит. И говорит: – Ну, не спускать же ее в погреб.
– Хе, не картошка, – всхлипнул дядя Ваня. – Всегда должна быть под рукой. А вдруг чё с сердцем… вместо валейдолу.
– Эта получше будет всякого лекарства, – говорит папка. – Валейдол-то так это… конфетка.
– Оно – канешно… не чета, – соглашается с ним дядя Ваня. – Эта моментом поправлят здоровье.
Вынул он из кармана своего выходного пеньжака, пристроенного уже заодно с кепкой-восьмиклинкой на вешалке, такую же, белую, добавил к первой. Полюбовался будто ими, будто по росту их сравнил, по толщине ли. Сравнив, блеснул глазами одобрительно.
– Моя еще теплей, однако… Дак это сколь… Пока доехал… От дома самого, от магазину.
– Может, чуть охладить?.. На лед поставить в ямке?
– Ну, вот еще… И так, поди, сгодится. Холодной – горло простужать… Чтоб после кашлять… И ждать ее, пока остынет.
– Квас с ледника зато, оттуда же и харюзишки, – говорит папка.
– Куда уж лучше, са́мо то, – говорит дядя Ваня папке. И у меня: – Ты наловил, ли чё ли? – спрашивает.
– Я, – отвечаю.
– Молоде-е-ец, – говорит дядя Ваня. – Честно слово, счас заплачу… Ох и любил же в детстве я рыбачить. Пуш-шэ – на харюза – уж на того: чуть проворонил – и сошел, нерасторопному с тем не управиться – проворный шибко. Лески вот не было тогда. На нитку. Сучили сами. Это же счас – всего полно, снастишки всякой. Ага, а волосы уж подстриги… То как с такими по тайге-то?..
– Елена, будешь с нами, нет? – спрашивает папка.
– Водки?! Вы чё! – отвечает мама с кухни. Как будто ей отравы предложили.
– А чё ты, выпей, милая моя, – говорит дядя Ваня.
– Она ж не пьет – со стопки станет пьяной, – говорит папка.
– Да знаю, – говорит дядя Ваня. – Но хошь немного пригубить?.. Один глоток-то. За свидание.
– Не буду, Ваня, – подходя к столу, говорит ма ма. – Вы без меня уж.
– С нами-то посидишь? – беспокоится дядя Ваня.
– Да посидеть-то посижу, – успокаивает его мама. – После полоть идти мне… в огородчик. А за свиданье квасом поддержу вас.
– В жару – полоть?.. Ну, хошь уж квасом. Хошь за мои-то именины.
