В дальнем углу сада стоял сарай. Надя на выходных пару раз звала Диму: «Пойдем посмотрим, что там!»
– А чего смотреть? Грабли какие-нибудь, – отбивался равнодушный к хозяйственным делам журналист.
И, оказалось, не ошибся.
Грабли, тяпки, лопаты, древняя газонокосилка, ржавая бензопила. Выцветшие, просроченные пакетики с семенами. Груда дров. Пустые, запыленные трехлитровые банки – видно, еще от жены остались. Пара ящиков со старыми газетами.
И сундук, куда Надежда немедленно заглянула.
Эх, зря Полуянов с ней не пошел – емкость оказалась до краев набитой книгами. Все вперемешку: «макулатурные», застойных времен Стендаль, Дюма, Стивенсон. Подписные Гоголь и Чехов. «Новый мир» с Солженицыным. Детективы Адамова. Почти все Стругацкие. А на самом дне – несколько толстых тетрадок.
Надя открыла одну из них – с пожелтелыми страницами, в псевдокожаном рыжем переплете.
На первой странице – каляки, фигурки принцесс, рожи и криво выписанная надпись: «ПОВЕСТЬ КАК ЖИЛ ЧЕЛОВЕК».
Далее следовал подзаголовок: «Годы долгие про вас мы напишем наш рассказ». И подпись: Рыбакова Анжелика. Четвертый класс.
Ничего себе! Творчество ее сводной сестры.
Надя успела подумать, что читать чужой дневник нехорошо. Но немедленно открыла первую страницу:
«11 февраля 1988 года. Сегодня решила вести дневник жизни. Пригодится для потомков. Вчера Наташка Воран притащила свой чемодан календариков. Поменялись одним. Сдохла скалярия. Папа сказал, что, когда я вырасту, по этой книге можно будет написать книгу, вроде «Динки». Но писать не о чем. Это в 1917 году было интересно, а сейчас ничего».
Надя улыбнулась, пролистала несколько страничек:
«Сегодня на завтрак была жареная картошка. Объедение! Папа умеет ее жарить. Потом очень здорово катались с ним на лыжах. Правда, горы были маленькие. К маме пришел дипломник, испанец. У него смешное и длинное имя Де Лас Касас Альфонсо Педро. 13 марта. Ирина Валентиновна сказала, что освобожденные от физкультуры должны мыть лестницу. Но почти все освобожденные сказали: «Что мы, нанялись?» И ушли. И я тоже. 14 марта. Сегодня концерт по абонементу в консерватории. Была «Русская музыка». Тоска ужасная. Я пересчитывала трубы у органа. В буфете была черная икра. Я сегодна мылась».
Надя зевнула, захлопнула тетрадку, вернула ее в сундук. Надо бы позвонить сестре, которая, на самом деле, ей совсем чужой человек. Сказать, чтобы забрала свои личные вещи. Там, в сундуке, и груда бумаг имелась. Письма, наверное. Их уж точно читать непорядочно. Хотя – волнуй это сестрицу, давно бы забрала.
Зато для Нади отцовская переписка – отличный шанс понять, что за человеком был ее родитель. Явно не самым обычным. Полное равнодушие к внебрачной дочке – и миллионное наследство. Сухая должность бухгалтера – и справочники по стихосложению.
Митрофанова наугад сунула руку в пачку бумаг.
На сером от времени и пыли листе всего две строки:
Меж двух огней, гиен и змей,
Мой сад, мой милый, личный ад.
Как-то плосковато.
Но Надя не стала засовывать листок обратно в гущу бумаг – положила сверху. Секунду подумала – и взяла всю пачку. А также все исписанные тетрадки. Не место им в сыром сарае. Отнести в дом и прочитать – когда будет время и настроение.
Поднялась на крыльцо. Снова протиснулась между двух кресел. Вот Полуянов бесхозяйственный! Чего стоило убрать еще вчера вечером! А теперь сиденья все влажные – утром выпала роса. И тащить тяжело. Но что делать? Отволокла в дом сначала одно, потом другое. Вернулась за табуреткой и подставочкой для ног.
