Десять сыновей Морлы - страница 41

Беззлобно выругавшись, Эадан вернулся, забрал у Керхе тяжелую книгу, сунул ее в свой заплечный узел к остальным сокровищам, а после закинул руку Керхе себе на шею и почти понес его на себе. Тот только и успевал перебирать тощими ногами. «Ну и ну, – думал Эадан. – Этот Ддавов сын хотел меня убить и сожрать, пристукнул так, что до сих пор голова гудит, – а я еще и помогаю ему идти, словно раненому в бою побратиму!..» Эадан оправдывался перед собой тем, что хочет угодить хризскому богу. Этот бог явно благоволит к Керхе, и если Эадан ему поможет, то и сам получит часть его удачи. На деле же ему попросту жаль было терять своего раба. У Эадана еще никогда не было рабов; он и не чаял, что они у него когда-нибудь появятся – а тут такое везение. Ему понравилось быть хозяином. Тот, кто кем-то повелевает – пусть даже и немощным хризом, – тот даже в изгнании сохраняет свой геррод, уважение к себе. Обидно лишиться раба так скоро, еще толком не повластвовав.

Керхе показался ему легким, как ребенок. Эадан волок его на себе без особого труда. Куда больше хлопот доставлял ему меч Ниффеля, который так и норовил выскользнуть из замерзших пальцев. Когда уже он признает Эадана своим хозяином? Нрав у меча не лучше, чем у самого Ниффеля. Говорят, даже в юности, еще до того, как стать балайром, Ниффель был настоящим побратимом Крады, бичом Гуорхайля. Никому не было защиты от его бесчинств. Со своими разбойниками-элайрами он налетал то на один, то на другой богатый дом, ел там и пил, разоряя хозяев и нанося обиды их женам и дочерям. Ничьих увещеваний не слушал Ниффель – ни тех, кто старше него, ни тех, кто знатнее. Ходили слухи, что даже карнрогг Морла, отец Ниффеля, уже не мог управиться со своим необузданным сыном. Сам Эадан не помнил Ниффеля до жениховства – он вообще плохо помнил свое бестолковое детство. Но уже после, околачиваясь в стряпной, Эадан наслушался сплетен о Морле и его сыновьях. Рабы и работники любили Эадана и болтали при нем не таясь. Они судачили о своих хозяевах, гадали, что заставило Ниффеля выбрать страшную участь – обещать себя Безглазой Женщине, и шепотом рассказывали небылицы о том таинственном дне, когда Ниффель расправился с хризской женой Морлы и стал безумным балайром. Теперь оружие, когда-то принадлежавшее Ниффелю, пугало Эадана. Ему мнилось, будто оно обладает собственной волей. Что, если в опасный момент оно предаст нового хозяина? Избавиться бы от него, а жалко. Меч из хорошей стали – большая ценность, раздобыть другой будет не так-то просто. Может, меч вовсе и не желает возвращаться к Ниффелю. Ему, верно, надоело служить этому злодею, не чтущему богов и древний Закон, – оттого меч и позволил рабу украсть себя.

Удовлетворенный этим объяснением, Эадан немного успокоился. Меч уже не казался таким неудобным. Скоро Эадан перестал думать о нем и принялся глазеть по сторонам. На равнине не за что было зацепиться взгляду. Эадан заскучал. Он шел и шел, поддерживая Керхе, а пустые поля всё не кончались. Снег прекратился. Ветер задул в спину, идти стало легче. Эадан начал напевать песенку про роггайна гурсов – под нее хорошо идти. Валезириану песня показалась заунывной. В отличие от эсов, его не увлекало перечисление всевозможных сокровищ, сокрытых в пещерах Туандахейнена. Он устал от долгого пути, от однообразных видов вокруг, от холода, из-за которого каждый вдох становился мучительным; устал от того, что случилось с ними в том проклятом доме. Валезириан задыхался. У него болело в груди, кололо в боку, в плече; каждый шаг давался огромным напряжением сил – и телесных, и душевных. Если бы Эадан не помогал ему идти, Валезириан давно бы уже лег в снег, свернулся, подтянув колени к груди, и под завывания ветра уснул навсегда.