– Вот, спать и надо было, а не водку пить…
– Да тут, собака зашла. Я ночью-то во двор вышел, до ветру, значит, а она сидит, смотрит. Черная такая, страшная…
– Подумаешь, – с недоумением глянул на друга Тимофей. – Зашла себе и зашла. Мало ли, собак бездомных на Москве, шастает? Зима скоро начнется, так поменьше будет.
– Ну, Тимоша, а откуда она взялась? – пристально посмотрел на друга Костка. – Если, во дворе у нас – ни дырки, ни щелки. Весной еще Танька новый забор велела поставить. Так там, ни то, что собака, а кошка не пролезет. А ворота я, самолично, на ночь запирал…
– Ну, значит, щель осталась. Или – ворота неплотно запер, с пьяных-то глаз.
– Да нет, – покачал головой Конюхов. Потом, помедлив слегка, процедил: – Я ведь эту собаку, видел. Ты, когда бабу-то собрался рубить, она из-за угла вышла. Я-то испужался – думал, псина пришла, а следом – хозяин идет. Ну, думаю, залает сейчас. А она, падла, только зубы оскалила, словно бы ухмыляется!
– Ты че, Костка? – нахмурился Акундинов. – Совсем, что ли допился? Где ты там собаку-то видел? Может, скажешь еще, что по двору нашему черти с вилами бегают?
Сказать-то сказал, но от Коскиных слов и самому стало как-то не по себе. Для очистки совести Тимофей вышел во двор. За ночь он покрылся свежим снежком, который к обеду должен стаять, но пока еще был ровным и, почти что нетронутым.
Акундинов осмотрел снег, но, углядев только следочки от птичьих лап, успокоился и вернулся в избу. «Сам виноват, – решил Тимофей. – Надо было флягу подальше прятать…»
Конюхов, сидел перед столом и раскачивался на скамейке, ровно юродивый. «Как бы он, неопохмеленный-то, не помер», – пожалел дурака Тимоха и, вытащив вторую, непочатую баклажку, налил другу полную кружку.
– Тяни, как хошь, – строго сказал он другу. – Но больше не дам!
– Ага, – радостно отозвался Костка, цедя водочку сквозь зубы, с каждым глоточком забывая о страшной собаке…
«Вот ведь, не было печали», – подумал Тимофей, озабоченно глядя на Коску. Сам он пить не стал и, как оказалось, правильно. Со двора вдруг раздался требовательный стук в ворота.
– Эй, Тимофей, сын Акундинов, открывай! – зычно крикнули с улицы.
– А че случилось-то? – спросил Тимофей, подходя к воротам.
– Ты, открывай, давай! А не то – ворота высадим!
Акундинов, трясущимися руками открыл калитку и во двор прошли двое стрельцов.
– Так что случилось-то? – робко спросил он.
То, что стрельцов было двое и то, что они на него не набросились и не стали вязать, обнадеживало. Ну, а кроме того, Тимофей знал, что ежели стрельцы пошли бы забирать тата, али, душегуба какого, то хотя бы у одного из них пищаль была бы в руках. А тут – ни пищалей, ни бердышей, а только сабли.
– Ну, это не наше дело, – хмыкнул один из стрельцов. – Ты, собирайся, давай. Нам тебя велено в Разбойный приказ доставить, а не разговоры водить.
– Слышь, мужики, а может, по чарочке пропустите? – робко предложил Тимоха. – У бати, у моего, царство ему Небесное, день поминовения сегодня. Батя-то мой, в стрельцах служил, пока ногу не искалечили.
– А где батька-то служил? – с интересом спросил тот из стрельцов, что был постарше.
– Вначале, с князем Пожарским ляхов гонял, а потом – в Вологде, в Таможенной избе десятником был. Тати на них напали, хотели казну отбить, где сборы таможенные, от купцов взятые, лежали. Отбиться-то отбились, да один из татей батьке по коленке топором засадил. А вот, как батьку-то искалечили, так никому он и не нужен стал, – чуть не пустил Тимофей слезу, горюя о батьке. – Вы, может, хоть в дом войдете?
