– Как вы тут? – спросил Акундинов, хотя и так было все ясно…
– Пьем, – просипел хозяин. – Кинстантина твого, я на пол положил. Ежели на печку, али на лавку, то упасть может. Шею свернет, так с кем же я пить-то буду? Пусть на соломе дрыхнет. Не боись, я его харей вниз повернул. А то был тут у нас один хмырь, сблевнул во сне, да захлебнулся и помер…
Тимоха, хмуро посмотрел на пьяного в «зюзю» друга, прикидывая, что ежели бы тот бы, да помер бы от вина, так и мороки-то меньше. Вот только, хоронить придется…
– Ладно, – повернулся хозяин на бок, отворачиваясь к стене. – Скажи там, бабе, чтобы скотину не забыла накормить, да корову подоить…
Тимофей, только головой покачал и пошел обратно в светелку, прихватив свою шубу. Все теплее, чем под одним одеялом.
– Замерз? – спросила Маланья, высовываясь из-под одеяла и протягивая к нему руки. – Иди ко мне…
Тимофей, выпив для сугрева еще чарку, забрался под теплый женский бок.
– У, холодный-то весь, – шептала баба, оглаживая его спину и грудь, спускаясь все ниже и ниже… – Ой, да, какой маленький да замерзший, – зашептала она еще жарче, запуская руку в прореху подштанников. – Ничо, щас согрею!
Почувствовав новый прилив сил и бодрости в чреслах, Тимофей принялся ласкать женщину, доводя ее и себя до новой волны жаркого безумия…
После того, как приступ взаимной страсти иссяк, а Маланья, закрыв глаза, отдыхала, опять пришли вирши:
Я бы звездочку отнял у неба, что б тебе ее подарить,
Я не стану есть, даже хлеба, коль меня ты не будешь любить.
Я, как нищий странник, скитался, по лесам и между дорог,
Или – в скит бы, какой, подался, что б не чуять сердцем тревог!
Я бы отдал все деньги мира, что б тебя своею назвать!
И, на сердце, сыграл, как на лире, что бы только любимым стать!
– Тимошенька, солнышко мое, – заплакала женщина, прижавшись к нему. – Как же ты говоришь-то красиво! Ровно, как ангел божий…
Наплакавшись, Маланья притихла, вспоминая чего-то свое. Потом, с усилием оторвавшись от мужика, вздохнула:
– Надо ужин готовить. А потом – скотину обряжать. Тимоша, тебе чего приготовить-то?
– Пирогов охота, горяченьких. Или – блинов. Очень уж я блины люблю! Особенно – с пылу с жару.
– Будут блины, будут! – радостно закивала баба. – А пирогов я завтра, с утра напеку. Тебе к блинам-то что подать – сметану или мед?
– А можно – и меда и сметаны? – попросил Тимоха, решив, что можно и покапризничать.
– Можно! – кивнула Маланья. – А к водочке что принести? Огурчиков, капустки? Есть рыбка соленая. Осталась, водочка-то?
Проверив, сколько «зелена» вина осталось в штофе и, вылив остатки в чарку, Маланья захватила грязную посуду и ушла. Но уже скоро вернулась, неся с собой полный штоф и миску с огурцами и куском вареной говядины.
– Муж-то ругаться не будет? – обеспокоено спросил Тимофей.
– Так ты же за все это денежки заплатил, – объяснила баба. – Ему, почитай, прямая выгода. Припасов у нас много, а продавать их некому. Прокоп-то мой, выгоды никогда не упустит, но и дрянь не продаст. Такой уж он у меня!
– Это точно, – поддакнул Тимофей, который еще до сих пор не мог понять – как же такое возможно, что бы мужик, да свою, законную перед Богом и людьми, супругу, кому-то на ночь за деньги отдавал? Такое даже у дворовых людишек не принято. Пока в девках – валяй да имай, помещик-боярин свою холопку хоть вдоль, хоть поперек… Хоть стоя – хоть лежа! Хоть в бане, хоть в постели! А замужнюю бабу – ни-ни… В голове такое не укладывалось. Ладно, в душу бабе он лезть не хотел. Надо – сама расскажет!
