Смутно, издалека я услышала знакомый голос и вынырнула из тяжелой дремоты. Открыла глаза. Открывать глаза было почему-то больно, но необходимо. Меня окружали другие запахи и другие звуки, совсем не такие, среди которых я привыкла просыпаться.
Я осторожно повела головой по сторонам. Я лежала на деревянном полу в пустой комнатке, рядом миска с водой, но не моя миска. Дверь закрыта, из-за нее раздаются голоса. Очень хочется пить, а о еде даже вспоминать противно. И еще очень хочется спать и ни о чем не думать. Но думать надо. Где Ромка? И где я? Я, у которой даже во сне все под контролем! Почему я не знаю, как здесь оказалась?
Заскрипела, открываясь, деревянная дверь. Невыносимый, протяжный скрип, от которого голова втягивается в плечи, и хвост подгибается под брюхо. Визгливый, как будто большим резиновым колесом быстро проводят по асфальту.
Шерсть встала дыбом на спине, и ледяные челюсти ужаса вонзились в сердце.
ГДЕ РОМКА?!
Я вскочила на ноги. Комната поехала ходуном. Острая боль пронзила переднюю ногу, ударила под лопатку и в голову. Я качнулась и медленно завалилась набок.
По вибрирующему деревянному полу затопали шаги.
– Джульетка! Джульетка! Лежи, не вставай, милая.
Это – Боря. Ромкин друг и наш сослуживец. Боря, который после каждого выезда повторял, что меня нужно сделать начальником над всеми экспертами-криминалистами. Ему почему-то казалось, что это очень смешно.
Рядом с ним человек, который пахнет, как Доктор. Он наклоняется, заглядывает мне в глаза, осторожно прикасается к голове и щупает лапу. Он думает, что у меня все будет хорошо.
– Надо же, какая вымахала! Вы бы видели ее одномесячную. Маленькая, худая, к мамке пробиться не может, ползает по полу и пищит. Как мышка-норушка.
Доктор подмигнул мне и снова повернулся к Боре.
– Все будет хорошо. Восстановится собачка. Ранения касательные, кости целы. Много крови потеряла, много снотворного пришлось ей влить, но это – вопрос нескольких дней. А потом…
Он осекся и замолчал. Он не знал, что – потом.
И Боря не знал, поэтому виновато отвел глаза, опустился на корточки, погладил меня по плечу, и пододвинул миску.
– Попей, Джульетка.
Я ткнулась носом в воду. Вода была теплая и невкусная, но я пила долго и медленно, чувствуя, как постепенно светлеет в глазах, и проясняются мысли. Потом, осторожно опираясь на здоровую лапу, села. Потом встала и, ковыляя, направилась к двери.
– Наверное, она гулять хочет? – Боря вопросительно посмотрел на Доктора.
– Вот и замечательно! Пройдитесь по территории, погуляйте. Свежий воздух еще никому не повредил. И разомнется немного, а то два дня уже лежит без движения.
От дома в обе стороны тянулись обнесенные проволочной сеткой загоны. Справа, метрах в тридцати они упирались в деревянные ворота. Боря, придерживая меня за ошейник, помог спуститься с крыльца.
– Мы не долго, – пообещал он Доктору.
Я наступала на раненую ногу все сильнее и сильнее, чтобы свыкнуться с болью. Возможно, мне придется бежать, а бегать на трех лапах я еще не научилась.
Мы дошли до ворот, и Боря повернул обратно.
– Ну, что же ты? Так ничего и не сделала?
Сейчас сделаю. Только с духом соберусь.
Я не повернула и продолжала двигаться вперед, направляясь к открытым створкам.
– Джульетта, ты куда? Стой! Ко мне, Джульетта!
Я побежала. Боря кинулся следом. Он на удивление быстро меня догнал, и я, громко и визгливо охая, припустила, что было сил, не обращая внимания на резкую боль в ноге и выскакивающее наружу сердце.
