– Собака тут ни при чем, – сухо пояснил я дереву, из-за которого доносился женский голос. – Я сам, кого хочешь, загрызу.
– Вот это мужик! – подбодрил меня «разум». – Сам, кого хочешь, загрызет! Слушай, а может, тебе сто грамм плеснуть?
– Может, и плеснуть… – Я осторожно ощупал плечо и саднящую шею. – Только пока не знаю – куда.
– Так в стакан – куда же еще! Ты давай полтинник – я сбегаю!
Подтянувшийся Толян остановился у поребрика и принялся меня разглядывать безразличными мутными глазами. Услышав про сто грамм, он заметно оживился. Третий компаньон тоже возобновил бесплодные попытки подняться со скамейки.
– Кллннч, что?… – выдавил из себя Толян вместе с пузырящейся слюной.
– Да вот, мужик собаку загрыз. Вот это мужик, да, Толян?
– Плтннк дает?
Весть о новом Мессии, раздающем полтинники, вероятно облетела округу со скоростью мысли, потому что через пару секунд, раскачиваясь на ухабах, между домами протиснулся микроавтобус «Скорой помощи» и остановился у подъезда. За «Скорой» довольно бойко семенила бабуля с хозяйственной сумкой в руке.
Из кабины выскочил веселый дядька с блестящим, глянцевым лицом, украшенным очками. Он брезгливо покосился на «Кллннча» с Толяном, по-честному деливших мою так и не прикуренную сигарету, утратил хорошее настроение и совсем уж неприветливо взглянул на меня.
– Ну, что, болезный, живой еще? Чего глазами хлопаешь? Раньше надо было хлопать. С какого этажа выпал? Ноги поломал?
– Нет, – ответил я.
– А встать сможешь?
Я неуверенно пошевелился и поджал под себя ноги.
– Смогу.
Он опять развеселился.
– Так беги в машину, чего ждешь-то?
Бабуля с сумкой вывернулась из-за микроавтобуса, подошла ко мне и потянула за руку, ворча:
– И шагу не сделают, чтобы ботиночки не испачкать! Хватай меня за шею, сынок, не стесняйся. Так, потихонечку и подымешься. А то ведь уедут, паразиты!
– Спасибо, бабушка, я сам.
Я поднялся на ноги. Сильно болело плечо, и каждое движение отдавалось под лопаткой, но кажется, этим и обошлось.
Я оглянулся. Собака так же безмолвно лежала в траве, вытянув морду. Она тоже смотрела на меня безучастными глазами.
– Ну, идешь?
– Иду, – отозвался я нерешительно. – Послушайте, доктор, взгляните, что с собакой. Может, ей можно помочь?
– Тебе что, совсем мозги отшибло? Давай, садись, или я уезжаю! – Он раздраженно рванул на себя дверцу микроавтобуса и пожаловался кому-то внутри. – Надо же до таких чертиков налопаться, чтобы вместе с собакой из окна вывалиться! А нам возись тут с ними!
– Ты смотри, Толян, что делают! Оставляют мужика! – ахнул «Кллннч».
И тогда Толян возмутился. Утратив напускную флегматичность, он не вполне членораздельно, но предельно искренне заявил, что наша голубая планета, к сожалению, далека от совершенства, и в мире полно грязных и отвратительных мерзавцев и извращенцев. Но оставлять мужика, который, вроде бы, пообещал полтинник, без оказания помощи могут только самые распоследние мерзавцы и извращенцы, у которых нет ни чести, ни совести, ни полтинника. На этот вопиющий факт Толян закрывать глаза не может, потому что с подобными негодяями он всегда вступал и вступать будет в суровые и бескомпромиссные половые отношения, используя при этом как традиционные методы и средства, так и нетрадиционные.
Яркая речь Толяна, искусно сплетенная из каких-то пяти-шести слов, одно из которых: «мужик», а второе: «полтинник», прозвучала внушительно и вдохновенно. Пока двигающийся у него на шее кадык, словно поршень, проталкивал наружу обличительные тезисы, вокруг «Скорой помощи» собралась небольшая толпа. Толяну удалось донести свою мысль до аудитории вполне однозначно и даже сорвать жиденькие аплодисменты со стороны скамейки.
