Съемная квартира встретила, как всегда, с пугливой настороженностью. Как чужую. А впрочем, она чужая и есть. Ее квартира не любит, и она ее. За что это уродство любить? Здесь же все мерзко, неуютно, с дурацкими розовыми цветуями на обоях. Гостиная с ковром и диваном, спальня. Чужая спальня. Огромная холодная кровать, страшно неудобная, кстати. Монументальная, но из дешевых. А про кухню и говорить нечего – руки бы оборвать тем дизайнерам, кто придумывает такое безобразие. Ни стиля, ни уюта, ни маломальской изюминки. Кухня – это же сердце семьи! Помнится, когда они с Иваном себе кухню обустраивали…
Так, стоп. Хватит бродить по чужому пространству, надо сесть куда-нибудь. Да, хотя бы здесь, у раскрытого кухонного окна. Жаль, что она плакать не умеет. А то бы всплакнула, как порядочная тетка. Та самая, которая сильно мудрая. Та самая, которая не обхамила бы Ивана, а наоборот, разжалобила сопливой сильно-мудростью. А так… Ни слез, ни мудрости, ничего нет. Пустота. Холодная пещера внутри. Да, точно, пещера…
Однажды в детстве она заблудилась в пещере. В настоящей. Повезли их всем классом на экскурсию, в каникулы, всякие сталактиты и сталагмиты смотреть. Ну, она и раззявила рот… И отстала от группы. Огляделась – никого. И голосов не слышно, и непонятно, в какой стороне выход… Вот тогда ей по-настоящему страшно было. Холодно. Жутко. Сыро. И капает с потолка. И ощущение ледяной потерянности и несчастья. Потом, конечно, ее нашли, но те полчаса, пока блуждала одна, запомнились именно этим ощущением статического злого несчастья. Когда страшно. И жутко холодно. И ледяные капли с потолка…
Именно такое чувство пещерного внутреннего холода преследует ее в последнее время. Когда случилось это… Это несчастье с ней и с Иваном. Но ведь нельзя жить с этим пещерным холодом внутри! Надо же что-то делать… Бороться как-то. Да, без Ивана плохо. Невыносимо. Но если другого выхода нет! Значит, как-то привыкать надо. Забыть прошлое. Выдрать из себя беззаботно счастливые двадцать лет. Ох, если бы она могла быть мудрой! Если б могла. Да если б можно было пойти ту мудрость в магазине купить. Нет ведь, не пойдешь и не купишь. И с собой ничего не сделаешь. Ни с характером ничего не сделаешь, ни с холодной пещерой внутри.
Да, двадцать лет. Это много – двадцать лет. Нет, даже больше получается… Это они с Иваном женились, когда им было по двадцать лет. Полька заставила свадьбу играть. То есть Полька и бабушка. То есть когда бабушка про Польку догадалась и потребовала «узаконить грех». Они еще смеялись до коликов над этим «узаконить». Потому что им вообще все равно было, в каком статусе вместе существовать. Главное – лишь бы вместе. Иван даже хотел в ее институт перевестись, да его родители отговорили. Вообще, мама Ивана поначалу относилась к ней вежливо, но прохладно. А однажды она случайно услышала вскользь брошенную мамой фразу: «Мне не нравится, что ты этой Ольге в рот смотришь!» Услышала и удивилась, но вовсе не обиделась. Потому что знала, что это неправда. Мама просто не в курсе их отношений была. А может, ревновала. Но потом Иван, по всей видимости, с мамой поговорил, то есть объяснил ей, что он никакой не подкаблучник и дальше им быть не собирается, просто очень любит свою будущую жену, и она его тоже любит. И смотрят они друг на друга одинаково, то есть с любовью.
Мама Ивану поверила. И это несмотря на то что она, как потенциальная невестка, была тогда студенткой-лимитчицей! Просто взяла и поверила, отчего ж нет? Мама у Ивана была женщина рассудительная, сумела обуздать свою материнскую ревность. Помнится, после свадьбы родители выделили им в квартире самую большую комнату, сказали – живите, детки, плодитесь и размножайтесь, будьте счастливы. Так и жили вместе с родителями, и ничего, и с мамой Ивана она на одной кухне вполне мирно сосуществовала. Только мамой ее назвать так и не смогла. Вроде и не вредничала, но все равно, не получалось как-то. Само слово «мама» было чужим, на ее сиротский язык не ложилось. Да свекровь и не обижалась в принципе.
