После того, как сестра рассказала ему обо всем, что случилось месяц тому назад, не стесняясь лить слёзы, Иоганн отправился в замок Разикс. Вилли осмотрел его с ног до головы, грустно улыбнулся и проговорил:
– Такая вот судьба.
Его проводили на кладбище. Он встал на колени, прямо в снег, вспомнил – когда-то это уже было… или не было… или должно было быть. Почувствовал, что очень хочет умереть. Потом понял, что уже ничего не хочет. Эрика должна быть его женой, матерью его детей, хозяйкой Керстенхоффа, но вместо неё, живой и тёплой – могильная плита с длинным перечнем имён и краткой надписью «И от роду ей было семнадцать лет». Небо над ним висело свинцовое, балтийское. Сырость пробирала до костей. Он посмотрел на своё тонкое запястье. Увидел браслет, сплетённый из волос его невесты. «И всё равно не верю, что тебя больше нет…» – прошептал он. – «Но как же я хочу быть с тобой. И я буду с тобой».
Все, словно сговорившись, не оставляли его наедине с самим собой. Гансхен ходил по Ревелю, как неприкаянный, о чём-то говорил и долго пил с Кристофом фон Бенкендорфом, слушал какие-то слова, просыпался каждое утро, переодевался, думал о своих будущих назначениях – в общем, дел хватало. Но ночью наступала тоска, настолько сильная, что напоминала боль физическую, и он вспоминал о том, что может в любой момент зарядить пистолет, покончить со всем этим и уйти туда, куда ушли слишком многие. Граф думал не только о том, что остался, по сути, один, так же, как начинал, но и о бессмысленности дальнейшей своей жизни. Кто он? Чего он добился? Да, нынче числится в генерал-майорах, но вовсе не за боевые заслуги, а потому что «так вышло». Более ничего в его жизни значимого не произошло. Даже на войне он не смог проявить себя. Затем ему пришло письмо от матери. И он поехал в Петербург, сам не зная, зачем.
Оказавшись в столице, граф Иоганн пришел к брату Кристофу. Тот сидел в своём кабинете, одетый в шлафрок и в красивую шёлковую рубашку, и курил.
– Ты разве не на службе? – спросил Гансхен, чтобы было, с чего начать разговор.
– Я слегка болен и ныне решил взять день, отдохнуть, – произнес Кристхен, пристально глядя на брата. – У матери был?
– Нет ещё.
– Ты знаешь? – старшему Ливену даже не хотелось упоминать, что его брат мог знать.
Иоганн кивнул.
– Я должен был утонуть, – тихо произнес он. – Ещё два месяца тому назад.
– Никогда такого не говори, – отчеканил Кристоф. Он поморщился от тупой боли в груди, к которой уже привык.
Ему очень не нравилось то, что прошел месяц, а улучшения в его состоянии не наблюдалось. Граф боялся, что всё это выльется в чахотку. От чахотки умирают долго и мучительно. Смерти ему сейчас не хотелось. Некая злость подстёгивала его жить дальше, продолжать борьбу, получать всё, что уготовлено ему, исправлять ошибки, какие были допущены, бороться за место под солнцем; болезнь путала все карты и списывала его в утиль. А если она обещает быть долгой и мучительной – тем более. Поэтому в очередной раз видя расплывшиеся на своём батистовом платке бурые пятна крови, он досадовал и злился на собственную глупость и неосторожность. Как мальчишка, право слово… И, главное, его тогдашняя отвага ни на что не повлияла. Штабные должны сидеть в Штабе, тем более, если они этим Штабом командуют – а не мчаться на поле боя со шпагой наголо.
– Ты… был ранен? – спросил Иоганн. – Очень плохо выглядишь.
