Дети жакаранды - страница 5

– Да, вот так, тужься! Давай! Еще раз!

Сестра схватила Азар за руку.

– Кричи! Призывай Бога! Призывай Имама Али! Хоть сейчас обратись к ним!

Ослепительная боль прошила Азар изнутри; в глазах снова потемнело, она вцепилась в руку девушки и закричала, что было мочи. Однако никого не призвала.

– Есть! – воскликнула женщина-врач. – Выходит! Давай, еще разок!

Внутренности рвались с хрустом и треском. Она разверзалась, раскрывалась, как живая дверь.

Из последних сил Азар вытолкнула то, что рвалось из нее в мир. Все померкло перед ней – а в следующий миг откуда-то из дальней дали донесся слабый плач новорожденного.

Когда она разлепила веки, палата была пуста. Из приоткрытого окна несло холодом, и Азар задрожала. Она по-прежнему была привязана к кровати, ноги совершенно онемели. Мокрые от пота волосы прилипли к лицу.

Сколько она так пролежала? Несколько часов, дней? Быть может, вечность? «Где мой ребенок? Куда его унесли?»

Скоро дверь со скрипом отворилась; вошли Сестра в черной чадре и следом две акушерки. «Где мой ребенок?» – хотела спросить Азар, но с пересохших губ не сорвалось ни звука.

– Твоя дочь в другой палате, – словно прочтя ее мысли, ответила Сестра.

Азар прикрыла глаза. «Девочка!» – подумала она, и на губах проступила измученная, но торжествующая улыбка.

Однако в следующий миг ее охватила тревога. Можно ли верить Сестре. Что, если она лжет и ребенок умер? Что, если это еще один жестокий трюк? Да, она слышала крик младенца – но вдруг он сразу прервался?.. Азар перевела взгляд на акушерку: та улыбнулась и кивнула. Оставалось только верить.

Акушерки взялись за кровать Азар, выкатили ее из палаты и перевезли по коридору в другую палату, где окно было закрыто. Здесь ее отвязали. Лица этих женщин напомнили Азар матерей тех детей, которых она учила в деревнях под Тегераном в первый год революции. Тихие, послушные, стоя рядом со своими ребятишками в бедных одежонках, они покорно принимали все, что говорила Азар. В их глазах читалось восхищение, преклонение, переходящее в благоговейный страх перед городской девушкой, которая так легко открывает и закрывает книги, говорит на чистом литературном фарси, которая – в своих городских нарядах – так неуместно смотрится в деревенской школе с мазаными глинобитными стенами.

При воспоминании о тех днях у Азар заныло сердце. С какой радостью трудилась она на благо родины, как мечтала о новом, более справедливом обществе! С каким счастьем в душе возвращалась вечером на автобусе в Тегеран! Весь город, казалось, испытывал те же чувства – гудел и жужжал, переполненный радостным возбуждением, уверенный, что и настоящее, и будущее несут счастье. Словно на крыльях, летела Азар в тесную квартирку, где ждал Исмаил. Он всегда ее ждал: подходя к дому, она видела свет в окне – и сердце подпрыгивало от радости. «Исмаил дома!» – думала она, с улыбкой взбегая вверх по лестнице. Дома, ждет – и совсем скоро она окажется в его объятиях! Ее приветствовал запах вареного риса, и Исмаил выходил из кухни и крепко-крепко обнимал ее со словами: «Khaste nabaashi azizam!» – «Никогда не уставай, милая!» Потом она заваривала чай, и они сидели вместе у узкого окна, за которым шелестели во тьме деревья; Исмаил рассказывал ей о Карле Марксе, а она читала ему стихи Форуг Фаррохзад.

После революции прошел едва ли год, Азар и Исмаил были полны энтузиазма. Слезы радости выступали у них на глазах, голоса дрожали от восторга, когда они говорили о своей победе – победе народа над шахом, прежде неприкосновенным монархом: эта победа наполняла их надеждой. И все же они чувствовали: что-то пошло не так. Явились вдруг люди с суровыми лицами и гневными обличительными речами: твердили, что страна принадлежит Богу, что Бог требует от народа жить праведно и соблюдать святые законы – и людей этих становилось все больше. «Что происходит?» – спрашивала порой Азар у Исмаила в недоумении и тревоге. Эти суровые люди считали себя единственными законными наследниками революции, единственными неоспоримыми победителями. Преследуя то, что называли «контрреволюционной деятельностью», они громили университеты, закрывали газеты, запрещали политические партии. Их слово стало законом – и всем, кто не принимал новый закон, пришлось уйти в подполье. Как Исмаилу и Азар.