Детские годы в Тифлисе - страница 7

Вот и теперь я притаилась за чьей-то спиной. Дядя Котэ встаёт и поднимает стакан с вином. Он такой большой, высокий, у него такие черные волосы, которые он отбрасывает ладонью назад.

– За нашу дружбу! – торжественно говорит он, и все, возбужденные, чокаются.

У мамы глаза большие, и лицо такое серьезное.

Как весело и шумно около костра. «За дружбу» – это я понимаю. А за какую борьбу и с кем – это мне непонятно. А за «прекрасное будущее»? Разве сейчас плохая жизнь? Ведь на свете нет счастливей нашей семьи. Разве у кого-нибудь есть такие мама и папа Саша-джан?

– А я помню, – говорит дядя Котэ. – Это песенка из той оперы, которую ты писал, когда Саша-джан ещё сидел в тюрьме.

– Нет, ты путаешь, – перебивает его дядя Серго, – писал ее, когда были в ссылке.

От удивления я даже перестаю есть. Саша-джан – мой отец, в тюрьме? В ссылке?

Как-то по улице проводили арестантов, вокруг них шли солдаты с ружьями. Арестанты двигались с трудом – на ногах звенели цепи. На спинах был белый туз. Когда кто-нибудь из арестантов останавливался, солдаты кричали, подталкивали в спину ружьями.

– Нянька! Кто это? Куда их ведут? – испуганно спросила я.

– Из тюрьмы в ссылку… на каторгу несчастненьких. Кого за кражу, кого за убийство. А кого и безвинно…

Саша-джан! – самый лучший человек на свете. Разве это возможно. Нет, они просто шутят. А мама? За что же их в тюрьму? За что в ссылку?

…Снова лес – потемневший и страшный. Идём и идём. – Ну, конечно, заблудились, – говорит мама. – Давайте сюда компас.

Дядя Котэ с мамой долго смотрят на компас и вместе соображают.

Луиза Мадер медленно перебирает ногами и часто останавливается. Впереди около мамы идут Наташа и Соня. Им, должно быть, страшно, и потому они около мамы.

Топсик и Милка бегут около Луизы Мадер. У них подняты уши, они оглядываются по сторонам. Видно, им тоже страшно.

– Бедные, – говорит Соня. – Им, должно быть, тоже страшно. Возьмем их на руки.

Соня берет Топсика, Наташа Милку и снова догоняют маму.

Из леса раздается пронзительный крик.

– Витя, дорогой, – тихо спрашиваю я, – это разбойники?

– Нет! Не бойся! – говорит он. – Это филин. Скоро придём на место.

Но я не верю – птица не может так кричать.

Обнимаю Луизу Мадер. Так легче. Идём молча.

Из-за верхушек елей показалась огромная голубая луна, осветившая белой линей дорогу и черные тени. – Дошли, наконец-то дошли! – доносится радостный голос.

Показывается высокая стена.

Дядя Котэ долго стучится в железную калитку. С кем-то говорит по-грузински. Калитка отворяется…

Залитый луной дворик, выложен каменными плитами. У каменного забора – тоже белые домики.

У калитки старик с черной шапочкой на голове, с седыми волосами, перевязанными на спине ленточкой, На нём темный длинный халат, на груди на серебряной цепочке большой крест.

Старик низко кланяется, предлагает войти. Показались другие мужчины в длинных темных халатах. Низко кланяются.

Кто это? – испуганно спрашиваю Наташу.

– Монахи, – шепотом отвечает она. – Да ты не бойся. Мы уже пришли в монастырь. Теперь всё будет хорошо.

С трудом стою на ногах. Монахи приносят молоко в кувшинах, сыр и теплые чуреки, притаскивают охапки сен.

– Колбатоно и девочка будут спать в церкви, – почтительно говорит старый монах, кланяясь маме.

Идём вместе за монахом, поднимаемся в большую залу. Высокая, что потолка не видно. Это и есть церковь. В лицо веет прохладой и ладаном.