А рачонок, сама того не подозревая, ему помогла.
Он коснулся пальцем ее подбородка, заставив поднять голову и даже встать на цыпочки, вытянувшись в струну. В какой момент он понял, что все равно пригласит ее к себе? Именно ради этих минут наедине, которые больше никогда не повторятся, минут, проведенных глаза в глаза, когда она с трудом скрывает дрожь и отвращение, а он не может на нее наглядеться? Когда рачонок тихим сапом пробрался в его воспаленный разум, потеснив мысли об Эре, которой до этого было посвящено все? Дикая аборигенка с ножом, вспарывающим рыбью требуху. Влюбленная девчонка, все застолье глазевшая на предмет своего обожания. Когда? Когда?! Собственный отец был готов охотно принести ее в жертву, мальчик, в которого она так явно с первого взгляда влюбилась, не смог спасти ее от наказания, так чего бы дею с ней церемониться?
Ему следовало бы махом разорвать на девичьем теле платье и толкнуть ее на колени, или позвать стражу и приказать держать жертву, пока он не натешится всласть, или придумать что-нибудь еще, неважно что, лишь бы все закончилось грубо и быстро, с гарантией, что маленькая островитянка больше ни на кого из чужаков не посмотрит без содрогания, потому что все они будут ассоциироваться у нее с этой жуткой ночью. Даже Шион, влюбленность к которому выгорит в обожженном маленьком сердечке вместе с криками и мольбами. Это было бы даже гуманно – сразу сломать ее так, потому что иначе ей пришлось бы назавтра провожать уплывающий барг со слезами и сладкими грезами и всю жизнь мечтать, что любимый за ней вернется.
И ведь, что еще хуже, может сложиться так, что к ней захочет вернуться сам Рогар. Что ему, дею целого мира, стоит приказать, чтобы барг снова прошел знакомым судоходным путем и причалил в положенном месте? Он станет бесконечно думать о нежном теле, медно-золотых волосах и янтарных глазах, словно его голова и так не забита слишком многим. Подобного нельзя допустить, если он хочет сохранить свою единоличную власть над Эрой.
И все же он медлил.
Встав за спиной девушки, Рогар еще больше ощутил резкий контраст между ними: она – маленькая и хрупкая, макушкой едва достающая ему до груди, он – нечеловечно высокий и крупный, она – чистая сердцем, он – грязный душой, она – невежественная девчонка, он – проживший слишком много лет по меркам ее мира и познавший казалось бы все, что только доступно разуму.
Он положил руки на ее плечи, чувствуя под пальцами выпирающие ключицы, которые мог бы запросто сломать, всего лишь приложив чуть больше усилий. Но не ломать ему хотелось, странное дело, совсем не ломать. Беречь. Лелеять. Нежить ее в объятиях. Она напоминала ему покров первого снега, по которому одновременно хочется пройтись и в то же время тянет бесконечно стоять и смотреть на нетронутую поверхность. Рогар не сомневался, что девушка не тронута – девственную чистоту он давно умел определять с одного взгляда.
– А если не прикажу раздеваться, – снова наклонился он к ее уху, сглотнув, чтобы прогнать осадок в глотке, – сама не снимешь для меня платье?
Женское тело под его руками тут же напряглось еще больше, каждая слабенькая мышца словно сократилась в узел и задеревенела. Девушка попыталась отодвинуться как можно дальше от дея, и Рогар испытал мучительный горько-сладкий спазм от мысли, что все ее попытки бесплодны. Пусть она не хочет его, но все равно находится в его полной власти, а он… он ведь и не ожидал многого, не так ли?!
